Available on Fire Tablets and Free Kindle Reading Apps for iOS, Android, Mac and PC. Interactivity only supported on Android and Fire devices.
Available on Fire Tablets and Free Kindle Reading Apps for iOS, Android, Mac and PC. Interactivity only supported on Android and Fire devices.
Kolotushka: Night Watchman's Rattle
Марина Цветаева
Бессонница. 9. Кто спит по ночам? Никто не спит!..
Кто спит по ночам? Никто не спит!
Ребёнок в люльке своей кричит,
Старик над смертью своей сидит,
Кто молод — с милою говорит,
Ей в губы дышит, в глаза глядит.
Заснёшь — проснёшься ли здесь опять?
Успеем, успеем, успеем спать!
А зоркий сторож из дома в дом
Проходит с розовым фонарём,
И дробным рокотом над подушкой
Рокочет ярая колотушка:
Не спи! крепись! говорю добром!
А то — вечный сон! а то — вечный дом!
December 12, 1916
d
Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
Insomnia.
9
Who sleeps in the night? Not a
body or soul!
Shrieking child in a cradle whom
none can console,
The old man keeps death watch and
ponders his dole,
The youth’s with his loved one and
love’s rigmarole,
He breathes in her lips and her
charms doth extol.
You fall asleep, will you waken
once more?
Take your time, no big hurry to
slip through sleep’s door!
The night watchman vigilant
wanders the grounds,
With rose-tinted lantern he makes
his late rounds,
Staccato-like clacking, he comes
ever near,
He rattles his rattle right next
to an ear:
Don’t sleep! Stay strong! Listen
well, I know best,
Beware endless sleep and perpetual
rest!
d
Note
on the Russian Night Watchman’s Rattle (19th and early 20th
centuries)
(from
website for the A.N. Ostrovsky Museum “Schelykovo”)
Rhyme:
По деревне, как с подружкой, ходит дед с колотушкой.
Дед, дед, Передрей, ходи ночью пошустрей,
Шуми веселей, колотушку не жалей.
Колотушка
сторожа – древнее изобретение, которым пользовались в Великом Новгороде уже
в ХI-ХIII в.в. Повсеместное же
распространение колотушка обрела в ХIХ веке, когда появилась практически в каждой
деревне, если не в каждом дворе.
Колотушка
– это полый деревянный брусок с ручкой, на торцевой край которого прикреплена
льняная веревка с шариком на конце. Шариком ударяли по стенкам корпуса, который
издавал глухой звук.
Колотушка
использовалась деревенскими сторожами. Сторожа нанимали всей деревней или
сторожили каждым двором по очереди. Ночью сторож ходил по деревне, постукивая в
свой нехитрый инструмент, тем самым давая знать жителям о том, что он не спит и
исправно несет свою службу. А если жители, проснувшись, не слышали стук
колотушки, значит, что-то случилось, или сторож заснул.
Но
больше сторожили не от воров и животных (волков, лис), а от пожаров. Пожар был
самым частым бедствием деревни. Деревянные стены, крыши из соломы или дранки, а
освещение лучиной. Малейшая неосторожность с огнем, и дом вспыхивал как спичка,
вот тут на помощь приходил сторож с колотушкой, шумя ей на всю деревню.
Только
когда в деревнях проявилось электричество, сторожа с колотушками утратили свою
надобность. Но колотушке нашли другое применение, дети с колотушками ходили на
колядки, оповещая хозяев о своем приходе, пастух по утрам будил проспавших
хозяев, а со временем она превратилась в ударный музыкальный инструмент.
В
коллекции «Этнография» есть две колотушки, которые были привезены сотрудниками
музея из этнографической экспедиции.
Тюгина А.Л
d
Kolotushka. Highlights
of the Above Notation in English.
The night watchman’s rattle (kolotushka), a fixture in
Russian rural life of the nineteenth century, has an ancient history; the
rattle is known to have been used in Great Novgorod as early as the eleventh to
twelfth centuries.
The night watchman made his rounds of the village in the dead of
night, clacking his rattle, which informed the villagers that he was alert and
watching over them. Wolves and foxes, say, would know to keep their
distance, and thieves as well. But most importantly, the watchman looked out
for fires, the bane of village life. The peasant huts were wooden, with thatch
roofs, and the only illumination inside was provided by a splint light (luchina),
a primitive slender chip of wood that had an open flame when lit. Fires were a
frequent occurrence; they spread rapidly, and whole villages could burn down.
With the invention of electricity, the need for the night watchman
as fire fighter/preventer was eliminated, and the kolotushka took on a
less practical function: as a toy, baby’s rattle, or percussion musical
instrument.
Марина Цветаева
(1892-1941)
Бессонница. 3. В огромном городе моём —
ночь...
В огромном городе моём — ночь.
Из дома сонного иду — прочь.
И люди думают: жена, дочь, —
А я запомнила одно: ночь.
Июльский ветер мне метёт — путь,
И где-то музыка в окне — чуть.
Ах, нынче ветру до зари — дуть
Сквозь стенки тонкие груди́ — в грудь.
Есть чёрный тополь, и в окне — свет,
И звон на башне, и в руке — цвет,
И шаг вот этот — никому — вслед,
И тень вот эта, а меня — нет.
Огни — как
нити золотых бус,
Ночного листика во рту — вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам — снюсь.
July 17, 1916.
Moscow
d
Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
Insomnia.
3
In the limitlessness of this city
of mine: there’s the night.
From my somnolent home I depart:
trudging on, seeking light.
People look at me, thinking, a
daughter, a wife: so contrite.
But me, on my mind in my memory: nothing
but night.
The winds of July bend and sweep past
my feet: as I go,
From a window somewhere plays a
melody: faintly and slow.
This wind until daybreak will whip
the leaves: on and on blow,
Blowing right through my ribs to
my heart: see the heartbeats aglow?
There’s a poplar pitch black,
there’s a window: illumined with light,
And a tower with peals: in my hand
a magnolia, pure white.
A footfall in darkness: that
follows no one into night,
And a shadow, yes, that one: it’s there, but I’m not, that’s my plight.
The lights shimmer soft: like a
string of gold beads gently gleam,
The taste of a leaf after dark: in
my mouth and bloodstream.
Emancipate me, set me free from
diurnal: you murky moonbeam,
My friends, don’t you know what I
am? what I am is your dream.
Marina Tsvetaeva
(1892-1941)
Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья.
Я родилась.
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иоанн Богослов.
Мне и доныне
Хочется грызть
Жаркой рябины
Горькую кисть.
1916
d
Literal Translation
In a burst of red cluster
The rowan tree flamed.
Leaves fell.
I was born.
Hundreds of bells
Engaged in polemics.
It was the sabbath day:
Holiday of St. John the Theologian.
Even to the present day
I feel like gnawing
A bitter cluster
Of hot rowanberry.
d
Literary
Translation/Adaptation by U.R. Bowie
Birthday
Red berries in clusters
Blazed high on the rowan.
Leaves fell, spinning lustre.
I was born. Set off going.
The day was the sabbath,
St. John’s Revelation.
Church bells disputatious
Rang out o’er the nation.
E’en to this day
I keep yearning to gnaw
Hot rowan clusters
Of red berries raw.
Ice Floes on Ob' River
Марина Цветаева
(1892-1941)
Четвёртый год...
Четвёртый год.
Глаза, как лёд,
Брови уже роковые,
Сегодня впервые
С кремлёвских высот
Наблюдаешь ты
Ледоход.
Льдины, льдины
И купола.
Звон золотой,
Серебряный звон.
Руки скрещены,
Рот нем.
Брови сдвинув — Наполеон! —
Ты созерцаешь — Кремль.
— Мама, куда — лёд идёт?
— Вперёд, лебедёнок.
Мимо дворцов, церквей, ворот —
Вперёд, лебедёнок!
Синий
Взор — озабочен.
— Ты меня любишь, Марина?
— Очень.
— Навсегда?
— Да.
Скоро — закат,
Скоро — назад:
Тебе — в детскую, мне —
Письма читать дерзкие,
Кусать рот.
А лёд
Всё
Идёт.
March 24,
1916
Literal
Translation
Three years old [literally: into the fourth year].
Eyes like ice,
Eyebrows already lethal.
Today for the first time
From the heights of the
Kremlin
You look down on
The flow of the ice.
Ice floes, ice floes,
And cupolas of churches.
A peal of gold,
A silvery peal.
Arms crossed,
Mouth mute.
You’ve furrowed your brow:
Napoleon!
You contemplate: the
Kremlin.
Mama, where does the ice
go?
Onward, my little swan.
Past the palaces, churches,
gates;
Onward, my little swan!
Blue-eyed
Gaze—troubled.
Do you love me, Marina?
Very much.
For all time?
Yes.
Soon comes the sundown,
Soon we go back:
You to the nursery, and
me—
To read impertinent
letters,
To bite my lips.
And the ice
Keeps
Flowing.
d
Literary
Translation/Adaptation by U.R. Bowie
Going
on Four
Three years old.
Eyes like ice.
Eyebrows deadly bold.
Today the first time in
your life
You stand on Kremlin
heights
And watch, behold
The ice-blocks flow.
Ice floes, ice floes flow
And cupolas of churches.
Peals of gold that glow,
And silvery peals in
arches.
Arms crossed on chest,
Mouth mute.
A furrowed brow: Napoleon!
As he contemplates the
Kremlin.
Mama, where does the ice
go?
Onward, little swan of
mine,
Past palaces, churches,
stately gates;
Onward, little swan of
mine!
Blue-eyed
Gaze is troubled.
Do you love me, Marina?
Very much.
For ever and all time?
I do.
Soon will come the sundown,
Soon we’ll head back
home-bound:
You to the nursery, and
me—
To read insolent letters
While biting my lips
testily.
As the ice floes
Flow,
Flow on.
d
Note
Poem addressed to Marina Tsvetaeva’s daughter, Ariadna Sergeevna Efron (1912-1975)
Евгений Боратынский
(Баратынский)
(1800-1844)
На что вы, дни
На что вы, дни! Юдольный мир явленья
Свои не изменит!
Все ведомы, и только повторенья
Грядущее сулит.
Недаром ты металась и кипела,
Развитием спеша,
Свой подвиг ты свершила прежде тела,
Безумная душа!
И, тесный
круг подлунных впечатлений
Сомкнувшая давно,
Под веяньем возвратных сновидений
Ты дремлешь; а оно
Бессмысленно
глядит, как утро встанет,
Без нужды ночь сменя,
Как в мрак ночной бесплодный вечер канет,
Венец пустого дня!
1840 г.
d
Prose
Translation by Vladimir Nabokov
What use are ye, Days! The earthly world will not change its
phenomena. All are familiar and the future betokens nothing but repetition. Not
in vain, oh my foolish soul, hast thou tossed and seethed, madly hurrying on in
thy development: thou hast outrun the body in this race. Now, having long ago
brought to a close the narrow circle of earthly impressions and lulled by the
fanning motion of recurrent dreams, thou dozeth, whilst the body stolidly,
stupidly stares on, watching the morning come, which uselessly replaces the
night; then watching the fruitless evening drop into night’s darkness—crowning
another empty day.
[from V. Nabokov, Verses and Versions, Harcourt, Inc.,
2008, p. 227]
d
Literal
Translation
What are you for, days!
This vale of tears
Won’t change its ways
and phenomena!
All is already known,
and the future
Betokens nothing but repetition.
With good reason you’ve agonized
and roiled,
O my crazed soul!
In haste to develop,
You’ve forestalled the
body in the feat you’ve accomplished.
Now, having closed long
since
The tight circle of
sublunary impressions,
Lulled by the wafting of
recurrent dreams,
You drowse, while it
[the body]
Looks on fatuously at
the coming of morning,
Pointlessly replacing
the night,
At the fruitless evening
as it sinks into nocturnal murk,
Crowning one more empty
day!
d
Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
Whatever is the use of
you, O days?
The world has ways
perpetual, unending.
What is has been and
will be ever always,
The future saunters on
by long-trod paths unbending.
You’ve gainsaid the
body, my soul, and you’ve won,
Once anxious in
striving, while roiling in madness,
You’re reveling in
victory, you’ll not be outdone;
The body lies prostrate,
immured in rank drabness.
You’ve labored
intensely, the tight circle squaring,
A surfeit of earthly
impressions you’ve known,
But now, weary soul,
further striving foreswearing,
You drowse, waft in
dreamworlds sublime and high-flown.
While, meanwhile, the
body wallows in gormlessness,
Watches the morn
overwhelm the night’s sway,
Gawps as the eventide
sinks in night’s murkiness,
Crowning the pointlessness
of one more day.
d
Philip Larkin