OSIP MANDELSTAM "Petropolis Dying" Петрополь Poem of 1918, Translation into English

Petrov-Vodkin, "Our Lady of St. Petersburg," 1918

Osip Mandelstam

(1891-1938)

PETROPOLIS POEM OF 1918

На страшной высоте блуждающий огонь
Но разве так звезда мерцает?
Прозрачная звезда, блуждающий огонь,
Твой брат, Петрополь, умирает.

На страшной высоте земные сны горят,
Зеленая звезда мерцает.
О, если ты, звезда — воды и неба брат,
Твой брат, Петрополь, умирает.

Чудовищный корабль на страшной высоте
Несется, крылья расправляет...
Зеленая звезда, в прекрасной нищете
Твой брат, Петрополь, умирает.

Прозрачная весна над черною Невой
Сломалась, воск бессмертья тает,
О, если ты, звезда, — Петрополь, город твой,
Твой брат, Петрополь, умирает.

Март 1918

Literal Translation

On the terrible heights there is a quavering light,

But can a star glimmer like that?

Transparent star, quavering light,

Thy brother, Petropolis, is dying.

On the terrible heights earthly dreams are burning,

A green star glimmers.

O star, if thou art the brother of water and sky,

Thy brother, Petropolis, is dying.

A monstrous ship upon the terrible heights

Races on, its wings widespread.

Green star, in beautiful poverty

Thy brother, Petropolis, is dying.

A transparent Spring above black Neva [River]

Is broken, the wax of immortality melts, 

O if thou, O star . . .  if Petropolis is thy city,

Thy brother, Petropolis, is dying.

March, 1918

Literary Translation by A.S. Kline

From a fearful height, a wandering light,

but does a star glitter like this, crying?

Transparent star, wandering light,

your brother, Petropolis, is dying.

From a fearful height, earthly dreams are alight,

and a green star is crying.

Oh star, if you are the brother of water and light

your brother, Petropolis, is dying.

A monstrous ship, from a fearful height

is rushing on, spreading its wings, flying -

Green star, in beautiful poverty,

your brother, Petropolis, is dying.

Transparent spring has broken, above the black Neva’s hiss,

the wax of immortality is liquefying.

Oh if you are star – your city, Petropolis,

your brother, Petropolis, is dying.

Literary Translation/Imitation by U.R. Bowie

Petropolis Dying

Upon the ghastly fearsome heights a quaver of fire-light,

But can it be a star so glitters, crying?

O star’s transparent hue, with shimmer dazzling bright,

Thy brother named Petropolis is dying.

Upon the frightful gruesome heights all earthly dreams are churning,

The greenness of that star-bright terrifying,

O star, if thou art brother to the sky and waters’ yearning,

Thy brother named Petropolis is dying.

A monstrous ship a-sail moves upon dim terror’s heights,

Its wings widespread, the mist-spray stultifying,

In destitution-green, O star, in hues of needy whites,

Thy brother named Petropolis is dying.

Transparent season Spring that sags above Neva’s black water

Is shattered now, immortal wax melts, sighing;

Behold, O star, thy precious Petrine world is rife with slaughter,

Thy brother, dear Petropolis, is dying.

March, 1918

(translated Autumn, 2018)

Translator’s Notes (U.R. Bowie)

The actual name of the city at the time this Mandelstam poem was written was Petrograd, so-named after the war against the Germans began in 1914. The original name, Sankt-Peterburg (St. Petersburg) sounded too German at a time when Germany was the enemy. After the war came the Socialist Revolution, and when Lenin died in 1924 the city was renamed Leningrad, only to revert to its original name after the collapse of the Soviet Union in the nineties. Throughout all of this turmoil and changing of names, residents of the city have referred to it fondly as simply Piter.

The line repeated at the end of each stanza can have (in some stanzas) either of two interpretations: (1) Thy brother [who is] Petropolis is dying; (2) Thy brother, O Petropolis [direct address to the city], is dying. I have tried to suggest this in the English by changing the line in the final stanza, which now embodies the ambiguity.

No human beings are mentioned in the poem, but, assuming the direct address to the city, the brother who is dying could be a generalized image of all the residents of St. Petersburg, or, conversely, could be an image of the poet himself, who is brother to the city. In her analysis of the poem (see below), Irina Surat remarks that the line repeated at the end of each stanza sounds like the poet addressing himself.

d

“Mandelstam is merry and contented. For tonight he has not only a roof over his head, a sofa to sleep on, sweet tea with molasses, but also someone to talk with. They will read verses to each other and carry on incessant, inspired and heartfelt nocturnal conversations—until morning. And tomorrow is a new day. Another insane and merry day . . . . All the days back then were merry. And, considering that this was the winter of 1920-1921, the merriment was tempered with insanity. Cold, hunger, arrests, executions. But the poets made merry and laughed in dying Petropolis, in ‘that transparent Spring that hung o’er the black Neva…’

                                       Irina Odoevtseva, On the Banks of the Neva, p. 32.

d

Selected Passages Paraphrased From Irina Surat, “The Poet and the City (The Petersburg Theme in Mandelstam),” published in the journal “Zvezda,” No. 5, 2008, in Russian.

The death of the city of St. Petersburg in this poem “is suffered through as the death of a living and dear creature, of a person, a brother.” A direct continuation of two poems featuring Petropolis from 1916, this poem was written at the beginning of March, 1918, in the days of the German air assault upon Petrograd. The poem is untitled in the original, but I give it the title “Petropolis Dying” in my translation (URB).

The image of the monstrous ship in the third stanza has broad implications. It recalls images of menacing ghost ships flying in any number of literary works, and it, together with the green star, has resonance with biblical passages from the Book of Revelation: “And the third angel sounded, and there fell a great star from heaven, burning as it were a lamp, and it fell upon the third part of the rivers, and upon the fountains of waters;/And the name of the star is called Wormwood: and the third part of the waters became wormwood; and many men died of the waters because they were made bitter./ . . . . And I beheld and heard an angel flying through the midst of heaven, saying with a loud voice, Woe, woe, woe to the inhabiters of the earth . . .”

Then again, the image of the monstrous ship a-sail in the skies over Petropolis is completely concrete, for the Germans were attacking the city in airplanes and blimps. In March, 1918, Aleksandr Blok wrote in his diary, “Petrov-Vodkin phoned while I was out. He said that today at 5:00 an airplane (German?) dropped bombs on the Fontanka, killing six persons.” On the fourth of March Blok wrote, “In the night I pulled aside the curtain and listened; the dull sound of a faraway explosion rang out (probably the Zeppelin that flew in yesterday).”

d

Here are Surat’s remarks in the original Russian:

Но теперь, в 1917—1918 годах переживается гибель Петербурга — уже очевидная, реально происходящая на глазах, она переживается как смерть живого, близкого существа, человека, брата. Прямое продолжение петербургского диптиха 1916 года в составе “Tristia” — стихотворение, написанное в начале марта 1918 года, в дни немецкого наступления на Петроград:

С первого стиха, с первого слова ясен масштаб трагедии: “на страшной высоте” — это и на очень большой высоте, и на той, что вызывает страх. Страшно еще и потому, что таинственный “блуждающий огонь” не похож на обычную звезду — “разве так звезда мерцает?”. “Прозрачная звезда, блуждающий огонь” — это явление смерти, и брат ее, Петрополь, умирает. Но в рефрене, четырежды повторенном в завершение каждой строфы, поэт как будто и себе самому говорит: “Твой брат, Петрополь, умирает”. Город был братом “воде и небу”, соединяя стихии жизни в образе архитектурной красоты (“Адмиралтейство”) — и вот стал братом смерти. Узнавая прежние образы петербургской лирики Мандельштама, мы можем ощутить единство и непрерывность сюжета — умирает тот самый город, прекрасный, некогда воспетый. “Прозрачная весна” — “сломалась”, каменный город сначала становится “прозрачным” (“В Петрополе прозрачном мы умрем…”), а затем и вовсе ломается, как что-то хрупкое. Узнается и “чудовищный корабль” — в “Петербургских строфах” с ним сравнивалась сама Россия, и вот теперь ее “чудовищный корабль” зловещим образом вознесся на “страшную высоту”, “несется, крылья расправляет”. Этот воздушный корабль и одновременно “зеленая звезда” — много в себя вобравший образ. Помимо источников литературных, поэтических (“Корабль призраков” Цедлица, “Воздушный корабль” Лермонтова), есть у него и библейский подтекст: “Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки” (Откровение св. Иоанна Богослова, 8:10—11).51 Эсхатологические ощущения ищут подтверждения, поэт как будто гадает, та эта смертоносная звезда или не та: “О, если ты звезда…”

Вместе с тем образ этот и вполне конкретен, он опирается на реальные впечатления жителя Петрограда начала марта 1918 года: в эти дни “над Петроградом стали появляться немецкие аэропланы, сбрасывавшие на город бомбы, о чем, в частности, извещала и ежедневная пресса. Именно это обстоятельство и отражено в стихотворении Мандельштама”.52 2 марта 1918 года Александр Блок записывает: “Без меня звонил Петров-Водкин. Говорит — сегодня в 5 час. аэроплан (немецкий?) сбросил бомбы — на Фонтанке убито 6 человек”.53 Но в 1918 году аэропланы были уже вполне привычны (“Летят стрекозы и жуки стальные”), уже не так поражали воображение, как новое германское оружие — военные дирижабли, тоже атаковавшие в те дни Петроград. 4 марта Блок записывает: “Ночью я отодвинул занавеску, вслушиваясь: раздался глухой далекий взрыв (вероятно, цеппелин, прилетевший вчера)”.54 С цеппелином связано ожидание катастрофы, он очень уязвим — достаточно попадания пули, чтобы наполненный водородом “чудовищный корабль” взорвался и сгорел. “На страшной высоте блуждающий огонь” — образ, быть может, связанный с гибелью цеппелина, смертоносный “воздушный корабль” и сам обречен, как обречен его “брат, Петрополь” — в смерти они братья. Здесь начало мандельштамовской темы “смерти в воздухе” — темы колоссального культурно-исторического и религиозного объема, получившей мощное развитие и завершение в “Стихах о неизвестном солдате”.55

“На страшной высоте блуждающий огонь…” — первое петербургское стихотворение Мандельштама, в котором совсем не присутствует человек, в связи с этим важно воспоминание Надежды Яковлевны: “Мандельштама мучила мысль о земле без людей. Она впервые появилась в обреченном городе Петербурге, а в Воронеже прорвалось еще в стихах о гибели летчиков”.56 И это первое петербургское стихотворение, в котором совсем не присутствует Пушкин, — как будто пушкинская душа города действительно умерла, погасло солнце, сто лет назад сиявшее всем.

“Воск бессмертья тает” — тему бессмертия Мандельштам соединяет с традиционным образом сгорающей свечи как символа человеческой жизни и смерти (“И в полдень матовый горим, как свечи” — “Лютеранин”, 1912; “Что ж, гаси, пожалуй, наши свечи” — “В Петербурге мы сойдемся снова…”, 1920). Здесь умирает не человек, а город, но умирает как человек, как брат, и все бессмертное, что он нес в себе, умирает вместе с ним.

Апокалиптическое видeние Мандельштама возникает на фоне петербургского голода и холода зимы и запоздалой весны 1918 года, на фоне всеобщего ожидания скорой, неотвратимой физической гибели города.57 Но мандельштамовское поэтическое ощущение превышает реальность. Поэту в его углубленном созерцании открывается истинный смысл происходящего, его “земные сны горят” “на страшной высоте”, и он в стихах ближе подходит к сути событий, чем самые точные газетные сводки. Это стихотворение для Мандельштама необычно — в нем нет внутреннего развития, зато есть цепь избыточных повторов, из-за чего оно звучит как плач, как похоронная песня. Поэт хоронит не Петербург, не Петроград, а именно Петрополь — поэтическую сущность города, его высшую реальность, его бессмертную душу.58

Dobuzhinsky Illustration to Dostoevsky's "White Nights"