Translation of Poem by Bella Akhmadulina, БЕЛЛА АХМАДУЛИНА, "Моя машинка — не моя," TYPEWRITER/WRITING

 

БЕЛЛА АХМАДУЛИНА
(1937-2010)
 
Моя машинка — не моя.
Мне подарил ее коллега,
которому она мала,
а мне как раз, но я жалела
 
ее за то, что человек
обрек ее своим повадкам,
и, сделавшись живей, чем вещь,
она страдала, став подарком.
 
Скучал и бунтовал зверек,
неприрученный нрав насупив,
и отвергал как лишний слог
высокопарнейший мой суффикс.
 
Пришелец из судьбы чужой
переиначивал мой почерк,
меня неведомой душой
отяготив, но и упрочив.
 
Снесла я произвол благой
и сделаюсь судьбой моею —
всегда желать, чтоб мой глагол
был проще, чем сказать умею.
 
Пока в себе не ощутишь
последней простоты насущность,
слова твои — пустая тишь,
зачем ее слагать и слушать?
 
Какое слово предпочесть
словам, их грешному излишку —
не знаю, но всего, что есть,
упор и понуканье слышу.
 
d
 
                                        Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
 
 
           Typewriting/Writing

My typewriter’s not really mine.
A colleague gave her to me gratis;
for him she typed too small and fine,
for me just right, but I felt sad, as
 
mortal man had her consigned
to live by his designs and habits;
not thing, but now alive, she whined
and suffered, being gifted gratis.
 
Her nature was, as yet, still feral;
she scowled, rebelled, this little beastie;
she panned my poems, “too mannered, sterile,”
my suffixes, “pretentious, yeasty.” 
 
Intruder from a strange demesne,
my writing fonts she switched, replaced, 
encumbered my soul in a way new and strange,
solidified me, for all that, yet debased.
 
Poor victim of abuse benign,
I’ll yield to fate’s rebuff and slight:
to always wish my style aligned
with simpler ways than how I write.
 
Until within yourself you feel
the exigence of guilelessness,
your words are but a void genteel;
why write verse steeped in speciousness?
 
What word should I pick to serve my needs
from the glut of iniquitous words rife and boding?
Don’t know, but behind all harangues and vile screeds,
I hear a taut straining, salubrious goading.
 

Translation of Poem by Bella Akhmadulina, Белла Ахмадулина, "Прохожий, мальчик, что ты? Мимо," BYPASSER BOY

 

Белла Ахмадулина
(1937-2010)
 
Прохожий, мальчик, что ты? Мимо
иди и не смотри мне вслед.
Мной тот любим, кем я любима!
К тому же знай: мне много лет.
 
Зрачков горячую угрюмость
вперять в меня повремени:
то смех любви, сверкнув, как юность,
позолотил черты мои.
 
Иду… февраль прохладой лечит
жар щёк… и снегу намело
так много… и нескромно блещет
красой любви лицо моё.
 
1974 г
 
d

                                                 Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
 
Bypasser-boy, what’s up, go-getter?
Move on and don’t look back—adieu!
My one beloved loves me better,
besides, I’m way too old for you.
 
Rein in your eyeballs’ hot moroseness,
don’t glomp that avid gleam on me;
love’s laughter flashing youthful gaucheness
has gilded all my features, see?
 
By snowdrifts… crisp air, February,
my hot cheeks soothed… I walk apace,
while indiscreet… yet ever wary
that blush of love that’s on my face.
 

 

 

Translation of Poem by Bella Akhmadulina, Белла Ахмадулина, "Из глубины моих невзгод," "From out of the depths of my miseries"

 

Белла Ахмадулина
(1937-2010)
 
Из глубины моих невзгод
молюсь о милом человеке.
Пусть будет счастлив в этот год,
и в следующий, и вовеки.
 
Я, не сумевшая постичь
простого таинства удачи,
беду к нему не допустить
стараюсь так или иначе.
 
И не на радость же себе,
загородив его плечами,
ему и всей его семье
желаю миновать печали.
 
Пусть будет счастлив и богат.
Под бременем наград высоких
пусть подымает свой бокал
во здравие гостей веселых,
 
не ведая, как наугад
я билась головою оземь,
молясь о нем — средь неудач,
мне отведенных в эту осень.
 
1960 г

d

                                        Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
 
From out of the depths of my miseries
I pray for one most dear to me, mine.
May he be relieved of his pain, his worries,
this year, and the next, and then on for all time.
 
I who have never been able to fathom
the simplistic secrets of luck’s every whim,
keep striving and trying past pitfall and chasm
to ward off misfortunes impinging on him.
 
And ever alert all distress to divert,
neglecting my megrims and own private woes,
I stand and all hardship and danger avert
from him and his family, may they find repose.  
 
Let him be contented, and happy and rich.
Under fame’s yoke which oft tends to destroy us,
may he raise a glass—to avoidance of kitsch,
and to health of all comrades most happy and joyous,
 
unaware in his bliss how in a blind fury
I lie pounding my head on the ground,
while praying for him amidst agonized worry
that plagues all my ramshackle psyche unsound.  
 

Translation of Poem by Bella Akhmadulina, Белла Ахмадулина, "Сумерки," GLOAMING

 

Белла Ахмадулина
(1937-2010)

                        Сумерки
 
Есть в сумерках блаженная свобода
от явных чисел века, года, дня.
Когда? – Неважно. Вот открытость входа
в глубокий парк, в далекий мельк огня.
 
Ни в сырости, насытившей соцветья,
ни в деревах, исполненных любви,
нет доказательств этого столетья, –
бери себе другое – и живи.
 
Ошибкой зренья, заблужденьем духа
возвращена в аллеи старины,
бреду по ним. И встречная старуха,
словно признав, глядит со стороны.
 
Средь бела дня пустынно это место.
Но в сумерках мои глаза вольны
увидеть дом, где счастливо семейство,
где невпопад и пылко влюблены,
 
где вечно ждут гостей на именины –
шуметь, краснеть и руки целовать,
где и меня к себе рукой манили,
где никогда мне гостем не бывать.
 
Но коль дано их голосам беспечным
стать тишиною неба и воды, –
чьи пальчики по клавишам лепечут? –
Чьи кружева вступают в круг беды?
 
Как мне досталась милость их привета,
тот медленный, затеянный людьми,
старинный вальс, старинная примета
чужой печали и чужой любви?
 
Еще возможно для ума и слуха
вести игру, где действуют река,
пустое поле, дерево, старуха,
деревня в три незрячих огонька.
 
Души моей невнятная улыбка
блуждает там, в беспамятстве, вдали,
в той родине, чья странная ошибка
даст мне чужбину речи и земли.
 
Но темнотой испуганный рассудок
трезвеет, рыщет, снова хочет знать
живых вещей отчетливый рисунок,
мой век, мой час, мой стол, мою кровать.
 
Еще плутая в омуте росистом,
я слышу, как на диком языке
мне шлет свое проклятие транзистор,
зажатый в непреклонном кулаке.

1966

d

Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie

                            Gloaming
 
In gloaming there’s a beatific freedom
from dates delineated: of century/year/day.
When? No matter. Look: an arboretum,
a distant flick of light, a clear pathway.
 
Not in succulence that saturates a floscule,
nor in trees, bees, bee-trees full of love
is there firm proof of our year, age, or tidepool;
so pick one for yourself—then live, my dove.
 
Some mote in eye, misapprehended lifeforce
returns me to walkways of times long gone by;
as I wander those allées an old woman perforce
must needs know me and give me the sober side-eye.
 
In daylight the place appears rife with resentment,
but in gloaming my gaze is set free
to look at a home of familial contentment,
where, beating the odds, ardent lovers find glee,
 
where festive occasions put out welcome mats
to parties all clamor and blushes, hand-kissing,
where look: they just waved, “Come right on in, lass;
have a drink, sing a song; you’re the only one missing!”
 
But if by fate destined that their voices tender
must fade in silent skies and waters’ flow,
whose fingers, then, will play the chords of splendor,
whose Mechlin lace will hang in drapes of woe?
 
Yet how was I to their warm welcome woken,
how could I hear the slow strains played above,
the ancient waltz, the ever-ancient token
of someone else’s sorrow, else’s love?
 
Still possible it is for mind and hearing
to join a game where enter into play
a river, empty field, that old crone leering,
a village with three purblind lights astray.
 
There my soul’s smile, equivocal-elusive,
goes wandering, oblivious, far off,
to that homeland whose ways and words effusive
by some mistake I’ll know, whose juice I’ll quaff. 
 
But, frightened by the darkness, my mind cowers,
abstemious becomes, meanders, wants to see
a distinct sketch of living things, trees, flowers,
my era, hour, table, bed, latchkey.
 
Still ranging through a dewy whirl of whisper,
I hear the foreign-language gibberish
voiced by some damn loud-of-mouth transistor
that’s clutched in some intransigent dumb fist.

 

 

Translation of Poem by Bella Akhmadulina, Белла Ахмадулина, ONCE, "Однажды, покачнувшись на краю"

 

Bella Akhmadulina

Белла Ахмадулина
(1937-2010)

 

Однажды, покачнувшись на краю
всего, что есть, я ощутила в теле
присутствие непоправимой тени,
куда-то прочь теснившей жизнь мою.

Никто не знал, лишь белая тетрадь
заметила, что я задула свечи,
зажженные для сотворенья речи, –
без них я не желала умирать.

Так мучилась! Так близко подошла
к скончанью мук! Не молвила ни слова.
А это просто возраста иного
искала неокрепшая душа.

Я стала жить и долго проживу.
Но с той поры я мукою земною
зову лишь то, что не воспето мною,
всё прочее – блаженством я зову.

1960

d

Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
                                

                                  Once

Once, while staggering and reeling on the brink
of all that is, I sensed, my inner spirit singeing,
the presence of a shade relentless and rose-pink
that pressed on me, upon my life impinging.
 
No one but my sketchpad pure white beheld
how I blew out the candle flames of yearning, 
the ones that watched my lucubrations swell;
I did not want to die with them still burning.
 
Agony! Quite near I came to putting end to torment,
but not a word I uttered, nothing, naught.   
A simple growing older, a change of age and ferment
my fledgling, still unwingéd soul then sought.
 
After that I started living, a long life’s yet to come,
but since that time what things are anguish-hued
I call just those that by me are unsung;
all else on earth I term beatitude.

 

 

Translation of Poem by Bella Akhmadulina, Белла Ахмадулина, "Опять сентябрь, как тьму времен назад," ONCE MORE SEPTEMBER

 

Белла Ахмадулина
(1937-2010)
 
Опять сентябрь, как тьму времен назад,
и к вечеру мужает юный холод.
Я в таинствах подозреваю сад:
все кажется — там кто-то есть и ходит.
 
Мне не страшней, а только веселей,
что призраком населена округа.
Я в доброте моих осенних дней
ничьи шаги приму за поступь друга.
 
Мне некого спросить: а не пора ль
списать в тетрадь — с последнею росою
траву и воздух, в зримую спираль
закрученный неистовой осою.
 
И вот еще: вниманье чьих очей,
воспринятое некогда луною,
проделало обратный путь лучей
и на земле увиделось со мною?
 
Любой, чье зренье вобрала луна,
свободен с обожаньем иль укором
иных людей, иные времена
оглядывать своим посмертным взором.
 
Не потому ль в сиянье и красе
так мучат нас ее пустые камни?
О, знаю я, кто пристальней, чем все,
ее посеребрил двумя зрачками!
 
Так я сижу, подслушиваю сад,
для вечности в окне оставив щелку.
И Пушкина неотвратимый взгляд
ночь напролет мне припекает щеку.
 
1973

d
 
Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
 

                             Once More September
 
September once more, as in eons of timeness ago,
and toward twilight jejuneness of cold turns to manliness.
I suspect the dim garden of clandestine schemes on tiptoe,
for it seems someone’s walking there, wreathed in a scantiness.

But I’m not afraid, for I feel exultation
in the fact that these parts give abode to a spectre.
Since I’m steeped in the kind thoughts of my fall elation,
no one’s steps I can take for a benign protector. 
 
Nobody to ask, but could be it’s affirmable;
I’ll write in my notebook: “When dew’s at its driest,
the grasses and air into spirals discernible
are twisted by hornets frenetic and spryest.”
 
And one more thing: by the squinting of whose eyes
is what was apprehended once upon a lunar sea,
made to facilitate the return trip of rays
that on this earth can be seen along with me?
 
Anyone whose gazings have been sucked in by the moon
is free—along with the adoration or admonishment
of other people—upon different times far/soon
to fix his posthumous peering astonishment.
 
Is not that the reason, in their loveliest glints ever glimmering,
the moon’s empty rocks do so agonize us, so torment?
O, I know who leers most intently of all at the shimmering,
who has silvered the moon by the force of two eyeballs’ ferment!
 
So I sit, and I eavesdrop on hush of the garden immensurable, 
leaving eternity one tiny spot through the window to peek,
while Pushkin’s soft gaze, which is ever consoling, inexorable,
all the night through keeps a warm smudge aglow on my cheek.
 

 

Translation of Poem by Bella Akhmadulina, БЕЛЛА АХМАДУЛИНА, "Август," AUGUST

 

БЕЛЛА АХМАДУЛИНА
(1937-2010)
 
                               Август

Так щедро август звёзды расточал.
Он так бездумно приступал к владенью,
и обращались лица ростовчан
и всех южан — навстречу их паденью.
 
Я добрую благодарю судьбу.
Так падали мне на плечи созвездья,
как падают в заброшенном саду
сирени неопрятные соцветья.
 
Подолгу наблюдали мы закат,
соседей наших клавиши сердили,
к старинному роялю музыкант
склонял свои печальные седины.
 
Мы были звуки музыки одной.
О, можно было инструмент расстроить,
но твоего созвучия со мной
нельзя было нарушить и расторгнуть.
 
В ту осень так горели маяки,
так недалёко звёзды пролегали,
бульварами шагали моряки,
и девушки в косынках пробегали.
 
Всё то же там паденье звёзд и зной,
всё так же побережье неизменно.
Лишь выпали из музыки одной
две ноты, взятые одновременно.
 
1958
 
                d
 
                                  Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
 

                                August

So lavishly did August squander his stars.
Insouciantly to the throne he ascended;
the faces of Rostov and southern cities afar
looked to the skies—anointing the stellar-falls splendid.
 
So grateful am I to kind fate for my luck,
for whole constellations fell lush on my shoulders,
the way tiny floscules of lilac dumbstruck
in a desolate garden fall over stark boulders.
 
For long the sunset we’d observed—prolonged gleaming—
all peeved and sore-vexed by the keyboard next door,
where over piano (an old Bechstein) leaning
an artiste bent his sad, furrowed brow of gray-hoar.
 
Back then you and I were soul-sounds of pure music;
so what if that instrument played out of tune?
The accord and sheer consonance of us two effusive
was such as could not be annulled or impugned.
 
So brightly burned the lighthouses that fall,
and scintillating stars seemed almost at our doorstep;
the boulevards proliferated with the sailors’ sprawl,
and girls in headscarves danced a brisk light quickstep.  
 
And now it’s all the same there: falling stars
and heat, the beach and sandgrains miscellaneous.
But that scene’s sheet music is missing measures, bars: 
two notes that once played soft and simultaneous.
 

 

Translation of Poem by Bella Akhmadulina, Белла Ахмадулина, "Немота," MUTENESS

 

Белла Ахмадулина
Немота

Кто же был так силен и умен?
Кто мой голос из горла увел?
Не умеет заплакать о нем
рана черная в горле моем.

Сколь достойны хвалы и любви,
март, простые деянья твои,
но мертвы моих слов соловьи,
и теперь их сады — словари.

— О, воспой! — умоляют уста
снегопада, обрыва, куста.
Я кричу, но, как пар изо рта,
округлилась у губ немота.

Вдохновенье — чрезмерный, сплошной
вдох мгновенья душою немой,
не спасет ее выдох иной,
кроме слова, что сказано мной.

Задыхаюсь, и дохну, и лгу,
что еще не останусь в долгу
пред красою деревьев в снегу,
о которой сказать не могу.

Облегчить переполненный пульс —
как угодно, нечаянно, пусть!
И во все, что воспеть тороплюсь,
воплощусь навсегда, наизусть.

А за то, что была так нема,
и любила всех слов имена,
и устала вдруг, как умерла, —
сами, сами воспойте меня.

1966

d

                                                                            Muteness
 
Was anyone ever so clever, so strong?
Who ripped out my voice
by the roots from my throat?
What’s left in my throat
but a wound black with blood,
a wound that can’t weep for the voice,
can’t emote.
 
How worthy of praise and of love,
Father March, are your workings
and doings and deeds.
But the nightingale songs of my words once hereof
are demised, and the words newly freed
are now back to the lexicons gone.
 
“O sing out!” is the plea of my tongue,
 “sing of snowfall and precipice, chaparral places.”
Then I scream, but the scream is as steam
that out of the numbness
of mouth moistness races, 
while muteness my numb lips encases.
 
Inspiration: an excessive-incessant in-spiring,
inhaling of an instant by dumbed-down soul sailing;
and no kind of ex-spiring, exhaling saving,
naught but a word out of my mouth come wailing.
 
I’m choking now, croaking now, lying,
claiming I no longer feel knee-deep in debt
to the loveliness of the spruce trees in the snow,
which I want to describe, but I can’t; woe’s me woe.
 
To a pulse that’s blood-flooded
I’d love some relief,
Let it come to my fief, leitmotif!
And in all that I hasten to sing/glorify
let my me be embodied forever, my I.
 
And for the sad fact that I was such a mute,
for my love of the names of the words whorled-volute,
for the way I gave out and just wasted away,
eulogize me, send some praise out my way.

 

 

Translation of Poem by Bella Akhmadulina, БЕЛЛА АХМАДУЛИНА, "ДРУГОЕ," "Some Something Other"

 .

БЕЛЛА АХМАДУЛИНА
(1937-2010)

 

                                                                    ДРУГОЕ
 
 
Что сделалось? Зачем я не могу,
уж целый год не знаю, не умею
слагать стихи и только немоту
тяжелую в моих губах имею?
 
Вы скажете — но вот уже строфа,
четыре строчки в ней, она готова.
Я не о том. Во мне уже стара
привычка ставить слово после слова.
 
Порядок этот ведает рука.
Я не о том. Как это прежде было?
Когда происходило — не строка —
другое что-то. Только что? — забыла.
 
Да, то, другое, разве знало страх,
когда шалило голосом так смело,
само, как смех, смеялось на устах
и плакало, как плач, если хотело?
 
1966

d
 
Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
 
                                                            Some Something Other
 
What’s up with me? A year or more somehow,
I’ve lost the knack, some something my muse strangles;
to put together verses don’t know how,
and on my lips a mute and numb weight dangles.
 
You say, “Hold on, right there’s a stanza for you,
four lines in it, behold, hot off the presses!”
Not what I mean; old habits tried and true
can still stack word on word, arrange the stresses,
 
The pen in hand still knows the old routines.
Not what I mean; how was it once, the splendor,
when something other turned lines into dreams?
Some something changed, but when? I can’t remember.
 
That something other knew not anguish, fears,
played daring games with voice so gracefully,
and wept with utter ease, cried easygoing tears,
laughed laughter O so light, endearingly.