Translation of Poem by Nikolay Zabolotsky, Николай Заболоцкий, "О красоте человеческих лиц," ON THE BEAUTY OF THE HUMAN FACE

Николай Заболоцкий
(1903-1958)

О красоте человеческих лиц

 

Есть лица, подобные пышным порталам,
Где всюду великое чудится в малом.
Есть лица — подобия жалких лачуг,
Где варится печень и мокнет сычуг.

Иные холодные, мертвые лица
Закрыты решетками, словно темница.
Другие — как башни, в которых давно
Никто не живет и не смотрит в окно.

Но малую хижинку знал я когда-то,
Была неказиста она, небогата,
Зато из окошка ее на меня
Струилось дыханье весеннего дня.

Поистине мир и велик и чудесен!
Есть лица — подобья ликующих песен.
Из этих, как солнце, сияющих нот
Составлена песня небесных высот.

1955

c

Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie

                                                     On the Beauty of the Human Face

Some faces are like unto lush entry-hall,
Where everything smacks of the great written small.
Some faces are like unto wretched grim hovel,
Where liver fries upon the stove
and cheese-curds moistly grovel.
 
Some of the faces are stone-dead and dour,
Dungeon-style barred as in dank oubliette,
Others resemble a derelict tower,
With no one to gaze
out the window lunette.
 
As for me I once lived in a small simple shack,
Nothing to brag on, my pad, that’s a fact,
But right through its window and humble entree
Flowed in the breeze
of each sweet vernal day.
 
Our world is a wonder, breathtaking indeed!
Without tongues some faces sing songs pedigreed,
Tunes that are jubilant, steeped in pure truth,
Angels on high sing those same notes forsooth.

 

 

Translation of Poem by Nikolay Zabolotsky, НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ, "Во многом знании — немалая печаль," "In much wisdom lies much of vexation"

 

                                                                    Ecclesiastes, 2-3

НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ
(1903-1958)
 
Во многом знании — немалая печаль,
Так говорил творец Экклезиаста.
Я вовсе не мудрец, но почему так часто
Мне жаль весь мир и человека жаль?
 
Природа хочет жить, и потому она
Миллионы зерен скармливает птицам,
Но из миллиона птиц к светилам и зарницам
Едва ли вырывается одна.
 
Вселенная шумит и просит красоты,
Кричат моря, обрызганные пеной,
Но на холмах земли, на кладбищах вселенной
Лишь избранные светятся цветы.
 
Я разве только я? Я — только краткий миг
Чужих существований. Боже правый,
Зачем ты создал мир и милый и кровавый,
И дал мне ум, чтоб я его постиг!
 
 
1957
 
d

                                                Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
 
In much wisdom lies much of vexation,
So said the Preacher, Ecclesiastes.
I’m far from a sage, but why, alas, ease
Evades abject man in his dismal frustration?
 
Mother Nature nurtures Life, and that’s the reason
She feeds birds specks of grain in the millions, you see,
But of millions of birdies who swarm toward repletion
Scarcely a one breaks away and flies free.
 
The universe rumbles and calls out for splendor,
The seas rage and spume, all spattered with foam,
But on the earth’s hillocks and graveyards of loam
Few are the plants that lush flowers engender.
 
Could I be just naught but mere me?
Just a brief flare of doubt
Midst a host of earthly being.
Lord God most just,
 
Wherefore Thou made a world
out of dearest blood and lust, 
and gave me a mind
for to figure it out!
 

Translation of Poem by Nikolay Zabolotsky, Николай Заболоцкий, "Я трогал листы эвкалипта," EUCALYPTUS LEAVES I TOUCHED

                                                                  Adjara, Georgia

Николай Заболоцкий
(1903-1958)

Я трогал листы эвкалипта
И твердые перья агавы,
Мне пели вечернюю песню
Аджарии сладкие травы.
Магнолия в белом уборе
Склоняла туманное тело,
И синее-синее море
У берега бешено пело.

Но в яростном блеске природы
Мне снились московские рощи,
Где синее небо бледнее,
Растенья скромнее и проще.
Где нежная иволга стонет
Над светлым видением луга,
Где взоры печальные клонит
Моя дорогая подруга.

 

И вздрогнуло сердце от боли,
И светлые слезы печали
Упали на чаши растений,
Где белые птицы кричали.
А в небе, седые от пыли,
Стояли камфарные лавры
И в бледные трубы трубили,
И в медные били литавры.

 

1947

d

                                                Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie

Eucalyptus leaves I touched,
Plumes of the adamantine agave,
The sweet herbs of Adzharia
Sung evensongs heart-throbby. 
Magnolia in her white headdress
Inclined her hazy-mist body,
And the blue-blue ocean, eschewing noblesse,
Sang by the seashore a tune lewd and bawdy.
 
But here in stark nature’s fierce shimmer
I dreamt of a copse in far Muscovy, 
Where the sky is pale-blue and much dimmer,
And the plants act more modest, less lustily.
Where the tender-voiced oriole sighs
As it soars over bright spectral lea,
Where she casts down her sorrowful eyes,
My own dear one who’s pining for me.
 
Then my heart with the pain of it shuddered,
And bright tears of sadness fell fast
On plants in their brazen pots cluttered,  
And gulls screeching whiteness amassed.
High and tall and all gray now with dust,
Camphor laurel trees blissful, euphoric,
Blasted out fanfares on trumpets robust,  
Pounding on kettledrums brassy, camphoric.

 

d

Translator’s Note

 Much of the imagery of this poem, especially the flora mentioned, comes from Zabolotsky’s time spent in what is now the Georgian Republic.  Mentioned in the first stanza, Adzharia (most often spelled Adjara) is located in the country’s southwestern section, bordering on the Black Sea.

 This is the first time I’ve ever seen mention of a camphor tree (also known as camphor laurel) in any work of Russian literature. On a personal note, I grew up in Florida, with camphor trees all around me. First introduced to the state in 1875, now widespread and flourishing in Florida, the camphor tree here is an invasive species.

 

                                                                        camphor tree

Specks and Spots

 

“There are persons who exist in the world not as objects, but as extraneous specks or spots on an object.”

Gogol, Dead Souls

 

In fact, most of us who are living, who have lived, and who will live in the future are precisely such specks. In further fact, all of us are.

 

If I had my choice I’d rather not be a dry speck or spot, but a tiny wet droplet of dew on a hydrangea leaf, on a cloudy day in May—and then the sun comes out and I can feel myself slowly evaporating into the sky above and into the resplendence that envelops God’s green earth. Ah, yes . . .

 

After all, that’s what we do, isn’t it? We live for a brief time, and then we evaporate.

Translations: The Bestest of the Best, TWENTY-TWO, Nikolay Zabolotsky, "Уступи мне, скворец, уголок," LET ME LODGE, STARLING-BIRD

                                  Starling Murmuration in Ireland, James Crombie Photo

Nikolai Zabolotsky

(1903-1958)

 

Уступи мне, скворец, уголок,
Посели меня в старом скворешнике.
Отдаю тебе душу в залог
За твои голубые подснежники.

И свистит и бормочет весна.
По колено затоплены тополи.
Пробуждаются клены от сна,
Чтоб, как бабочки, листья захлопали.

И такой на полях кавардак,
И такая ручьев околесица,
Что попробуй, покинув чердак,
Сломя голову в рощу не броситься!

Начинай серенаду, скворец!
Сквозь литавры и бубны истории
Ты — наш первый весенний певец
Из березовой консерватории.

Открывай представленье, свистун!
Запрокинься головкою розовой,
Разрывая сияние струн
В самом горле у рощи березовой.

Я и сам бы стараться горазд,
Да шепнула мне бабочка-странница:
«Кто бывает весною горласт,
Тот без голоса к лету останется».

А весна хороша, хороша!
Охватило всю душу сиренями.
Поднимай же скворешню, душа,
Над твоими садами весенними.

 

Поселись на высоком шесте,
Полыхая по небу восторгами,
Прилепись паутинкой к звезде
Вместе с птичьими скороговорками.

Повернись к мирозданью лицом,
Голубые подснежники чествуя,
С потерявшим сознанье скворцом
По весенним полям путешествуя.

 1946

 

 

d

 
                                                                      Literal Translation

Let me have, starling, a little corner,
Lodge me in your old starling bird-house.
I’ll put down my soul as collateral
In exchange for your sky-blue snowdrops.
 
Spring is whistling, murmuring.
The poplar trees are up to their knees in water.
The maples are awakening from their sleep,
In order to flap their leaves like butterflies.
 
And there’s such hurly-burly in the fields,
And the brooks are in such a rigmarole,
That just try abandoning your garret room
And not rushing headlong out into the grove!
 
Begin the serenade, starling!
Through the kettledrums and tambourines of history
You are our first spring singer
From the birch tree conservatory.
 
Open the performance, whistler!
Throw back your rosy little head,
Ripping asunder the glitter of strings
In the very throat of the birch grove.
 
I’d be inclined to give it a shot myself,
But a little pilgrim-butterfly whispered to me:
“He who gets loud-mouthed in the springtime
By summer finds himself without a voice.”
 
But the spring is fine, so fine!
All of my soul feels enveloped in lilacs.
Raise high your birdhouse, soul,
Over your springtime gardens.
 
Settle in on the top of a high pole,
Spread coruscations of bliss over the sky,
Attach yourself by a spiderweb to a star
Together with tongue-twister cries of the birds.
 
Turn your head and face the world,
Paying honor to the sky-blue snowdrops,
With the starling who has lost consciousness
Sojourning across the vernal fields.
 
d
 
                                                    Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
 
Let me lodge, starling-bird, in your birdhouse columbary.
Move me in, lock and stock, to your starling hidey-hole.
Bring me some snowdrops sky-blue, don’t be wary,
You can have a lien-note on my introverted soul.
 
Spring whistles and mutters its murmurings vernal.
Poplar trees are standing in the water up to knees.
Maples yawn and stretch awake from sleepy-time hibernal;
They flap their leaves like butterflies in breeze.

And the fields writhe in such a zealous spring commotion,
And the brooks are babbling total wackadoodle balderdash;
Can I sit here cooped up inside and not succumb to motion?
No! Breakneck to the birch groves I must dash.

Serenade me, feathered fowl, commence to singing, starling!
Let the tambourines and drumbeats ding and pound;
You’re the first spring warbler in the woodsy choir, darling,
Summa cum alumnus of the birch-school in the round.
 
Birdie songster, launch your vernal chirp-and-cheep routine!
Proudly raise your pinkish head and sing out raucously;
Rip and tear the sinews from the chords that glitter-gleam
In lusty throat of every birch grove bird that sing and be.
 
Thought I’d like myself to maybe try to have a go,
But a passing butterfly lit on my ear and shushed:
“He who chirps and twitters loud in any spring meadow,
Come the summer finds his voice is hoarse and sadly hushed.” 
 
But spring’s a ball, a fest held high on eagle’s lofty aerie,
My soul is floating free, exulting, fully lilac-swathed.
Raise up, dear soul, to heaven’s heights your brilliant columbary,
O’er gardens that in vernal mist are gently, softly bathed.
 
Make your home, breath of life, on a tall pole far-bizarre,
Spreading spangled bliss and rapture through the lofty skies;
Cast out a gossamer, latch on a polestar,
You and your gibble-and-gabble bird cries.
 
Turn your head now, face to face with universe and nation,
Say a prayer for snowdrops, to their sky-blue bow and scrape,
Join the starling birdie as he swoons in murmuration,
Take a swoop-ride with the swarm o’er lustrous spring landscape.
 
 
                    d
 
                                                                   Translator’s Notes
 
Commentary in Russian below is from the Website stikhi-rus.ru; here, in English, are some of the most salient points:
 
Nikolai Zabolotsky (1903-1958) fell into the maw of the Stalinist terror, spending some seven years in concentration camps and exile. In 1946, thanks to the influence of Aleksandr Fadeev, head of the Soviet Writers Union, he was allowed to return to Moscow, but had no roof over his head. The writer V.P. Ilenkov, a man of magnanimous and generous character, offered Zabolotsky his cottage at the writers’ colony of Peredelkino. As Nikolai Chukovsky recalls, “the birch grove had an ineffable charm, teeming with birds, and it extended right up to Ilenkov’s dacha.” One can only imagine with what exultation Zabolotsky, newly freed from his ordeal, contemplated the meadows and birds, when he wrote, in the spring of 1946, the exuberant poem about starlings, snowdrops and birches.
 
Stalin, however, still had seven years to live, and once having experienced Stalinist repression, one does not soon forget. Zabolotsky’s son mentions how the poet revised the sixth stanza, “softening its too autobiographical tone.” Here’s how the original read:
 
Я и сам бы стараться горазд,
Да облезли от холода перышки.
Если смолоду будешь горласт,
Перехватит дыхание в горлышке –

Literal Translation:
Thought I’d like myself to have a go,
But my feathers have thinned out in the cold.
If you get too loudmouthed in your youth
Your breath tends to catch in your throat.
 
d
 
                                                           Анализ стихотворения

В 1946 году благодаря заступничеству Фадеева поэт Николай Заболоцкий вернулся из ссылки. Страдания семи долгих лагерных и ссыльных лет были наконец-то позади. Не было только крыши над головой. Писатель В.П. Ильенков - человек отважного и великодушного характера - любезно предоставил Заболоцким свою дачу в Переделкине. Николай Чуковский вспоминает: "березовая роща неизъяснимой прелести, полная птиц, подступала к самой даче Ильенкова". Об этой березовой роще в 1946 году поэт напишет дважды:

Открывай представленье, свистун!
Запрокинься головкою розовой,
Разрывая сияние струн
В самом горле у рощи березовой.
("Уступи мне, скворец, уголок").

Многочисленные аллитерации ("Уступи мне, скворец, уголок, / Посели меня
в старом скворечнике..."), и повторы глаголов ("Уступи...",
"Посели...", "Начинай...", "Открывай...", "Запрокинься...",
"Поднимай...", "Поселись...", "Прилепись...", "Повернись..."),
рифмующихся по горизонтали и вертикали.

И не случайно на этом звуковом фоне в стихотворении "Уступи мне, скворец, уголок" возникает ряд "музыкальных метафор": здесь и "серенада", и "литавры", и "бубны", и "Березовая консерватория", и "струны".

Уступи мне, скворец, уголок,
Посели меня в старом скворечнике.
Отдаю тебе душу в залог
За твои голубые подснежники...
Повернись к мирозданью лицом,
Голубые подснежники чествуя,
С потерявшим сознанье скворцом
По весенним полям путешествую.

Интересное сравнение первоначального и окончательного вариантов шестой строфы в стихотворении "Уступи мне, скворец, уголок", написанного в 1946 году. Сталин проживет еще около семи лет, и Заболоцкий (лагерные воспоминания держали поэта в состоянии вечного страха) исправит, по свидетельству его сына Никиты Николаевича, шестую строфу, "смягчив слишком автобиографическое ее звучание". Первоначальный вариант строфы:

Я и сам бы стараться горазд,
Да облезли от холода перышки.
Если смолоду будешь горласт,
Перехватит дыхание в горлышке -

Преобразился (не став лучше!) таким образом:

Я и сам бы стараться горазд,
Да шепнула мне бабочка-странница:
"Кто бывает весною горласт,
Тот без голоса к лету останется".

У Заболоцкого своя манера повествования, философский взгляд на мир, на окружающую природу. Он видит, как все на земле взаимосвязано и хрупко. Поэт сознает себя составной частью этого прекрасного и гармоничного мира. В сознании поэта природа и человек неразрывно связаны. Они дополняют друг друга, порой вступают в конфликт, но не могут существовать один без другого. Произведения Заболоцкого, посвященные природе, различаются по своим настроениям, чувствам. Постоянным остается лишь одно -сознание величия природы, ее необходимости для человека, который является ее сыном и в то же время ее творцом. Стихотворения поэта заставляют и нас задуматься, иначе взглянуть на окружающий мир.
 
 

                                                             James Crombie Photo

Translation of Poem by Nikolay Zabolotsky, "Признание," A DECLARATION OF LOVE

 

 
Nikolay Zabolotsky
(1903-1958)

Признание

Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина!
 
Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда моя сумасшедшая.
 
Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами и стихотвореньями
Обожгу тебя, горькую, милую.
 
Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжелые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.
 
Что прибавится — не убавится,
Что не сбудется — позабудется…
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или это мне только чудится?
 
1957 г.

 

d

Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie

A Declaration of Love
 
Kissed all over, bewitched and beguiled, 
Wed you once were in backwoods to the wind,
Shackled in shackles, in fetters reviled,
My woman, my sweet wunderkind!
 
Not merry exactly, not sorrowful long,
Descending as if from the heavens obscure,
You’re my epithalamium, my wedding song,
My star daft and zany and pure.
 
I’ll bow down before you, emotions haywire,
Embrace you with ardor, play your panegyrist,
With tears and with verses I’ll light you afire,
I’ll scorch you, my bitter one, dearest.
 
Open the door to your face of sere midnight,
Give me full entry to your cumbrous eyes,
Black brows Oriental let my soul benight,
Your svelte arms half-bared to the skies.
 
What gains accretion accepts no depletion,
What’s never to be is forsaken . . .
Why are you crying, my gorgeous repletion,
Or does it just seem so, and I am mistaken?

 

                                                                              Max Ernst

Russian Folk Song: STINKER RAISIN (Сте́нька Ра́зин)

 

 

Russian Folk Song, Stinker Raisin

Comes from a folk tale about a raisin who went bad, started a revolt against all the good raisins and the healthy grapes in the fields. Stinker Raisin went so far as to throw his new bride overboard as they cruised down the Volga River on their honeymoon. What a stinker.

[excerpted from the book by U.R. Bowie, Here We Be. Where Be We?]

Poem by Bobby Goosey, "The Pileated Woodpecker"

 

The Pileated Woodpecker

Come along with me, my friend, on the trail by the sea,

See the distant vistas, smell the pines and see the sea,

Let us sit us here a spell, have a little rest,

Here the pileated peckerwood has been known to nest.

 

Forget about the roilings of the feelings and the woes,

Smell the brine that nips the nostrils as the wind o’er oceans blows,

Why should we be bothered? Let life’s billows roil and fest,

For here the pileated peckerwood has been known to nest.

 

Sit and watch the sea with me, see with me the sea,

Let the moist winds dissipate your implacidity,

With a calm serenity make heart and soul affiliated,

Look! Look! A peckerwood! And he’s pileated!

Bobby Lee Goosey

Translation of Poem by Nikolay Zabolotsky, Николай Алексеевич Заболоцкий, "Клялась ты — до гроба," YOU SWORE TO THE GRAVE

                                                              Smiley Burnette with JTB

Nikolay Zabolotsky
Николай Алексеевич Заболоцкий
(1903-1958)
 
Клялась ты — до гроба
Быть милой моей.
Опомнившись, оба
Мы стали умней.
 
Опомнившись, оба
Мы поняли вдруг,
Что счастья до гроба
Не будет, мой друг.
 
Колеблется лебедь
На пламени вод.
Однако к земле ведь
И он уплывет.
 
И вновь одиноко
Заблещет вода,
И глянет ей в око
Ночная звезда.
 
[1957]
 
d
 
Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
 
You swore to the grave
That you’d be ever mine,
But then we wised up,
Reassessed that old line.
 
We wise up, my friend,
And we suddenly see:
Wedded bliss to the grave
Is a thing not to be.
 
The swansdown will flutter
On waves evermore,
But sooner or later
It floats in to the shore,
 
And alone once again,
The wave-waters will gleam,
While merged with their roilings,
Night starbursts will teem.