Translation of Poem by Aleksandr Pushkin, Александр Пушкин, "Пророк," "The Prophet"

                                                                    The Six-Winged Seraph

 

Александр Пушкин

(1799-1837)

Пророк

Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, —
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он, —
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».

 

1826

 

Literal Translation

The Prophet

Tormented by a spiritual thirst,

I dragged along through a sombre wasteland,

And a six-winged seraph

Appeared to me at a crossroads;

With fingers light as a dream

He touched the pupils of my eyes.

My eyes prophetic opened wide,

Like those of a frightened eagle.

And then he touched my ears,

And filled them with sounds and peals:

Then I harkened to the shuddering of the skies,

And the alpine flights of angels,

And the underwater movements of sea monsters,

And the meadow’s growth of sinuous vegetation.

And then he pressed against my lips,

And tore out my sinful tongue,

So idle of speech and so crafty,

And into my struck-dumb mouth,

With his bloody right hand,

He thrust the stinger of a wise serpent.

And with a sword he clove asunder my breast,

And pulled out my quaking heart,

And into the gaping cavity of my chest

He placed a burning, red-hot coal.

I lay in the desert like a corpse,

And the voice of God cried out to me:

“Arise, O prophet, and heed and hearken,

Be suffused with my will,

And, while journeying over land and seas,

Sear the hearts of men with the Word.”

                                                                        

d

 

Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie

 

The Prophet

 

In torment, thirsting for the truth,

Through wastelands languor labored I, 

When at a crossroads steeped in ruth,

Appeared a six-winged seraph nigh.

 

With fingers dream-soft, rarified,

He touched the wellsprings of my sight.

Oracular my orbs grew wide,

Like eagle eyes that glare in fright.

 

My ears he touched then tenderly,

And peals they heard, soft timpani,

Above me skies a-shudder gleamed,

I saw the angels’ alpine flight,

Caught sounds of sea beasts submarine,

The creep of vines and leaf in blight.

 

My lips he took and them did splay,

And ripped my sinful tongue away,

That flapping idler sly and lewd,

Then raised his right hand bloody-raw,

And thrust into my dumb-struck maw

The fangs of serpent wise and shrewd.

 

With damask sword he clove my breast,

Tore out my quaking heart quiescent,

And in the gaping hole of chest

He placed an ember incandescent.

 

Corpse-blue I lay, blood chilled stagnation,

Then God’s voice rang in fulmination:

“Arise, O Prophet, list, behold

That which was once beyond thy ken; 

Obey my Will, be staunch and bold,      

With righteous Word sear hearts of men.”

 

d

Note from the Internet

(A.Z. Foreman)

 

This poem, widely considered one of Pushkin's best, uses the archaic (or rather archaizing) heavily slavonicized layers of the Russian language to evoke a solemn biblical atmosphere. Even for a Russian-reader like me, estranged as I am from so much that Church Slavonic represents and who learned his Slavonic not in the church but in the university, the slavonicisms carry extremely powerful weight. Critics have, rightly, seized upon Isaiah 6:2-10 as the inspiration for this poem. Though the imagery and diction draws upon the entirety of the Slavonic Bible e.g. Psalm 63, Ephesians 5:14. 

I have had to find various ways to deal with this in English. The liturgical is not a register that English has really ever been made to, well, register with this kind of linguistic immediacy. This poem would probably go much better into Modern Greek, or even Arabic, than English. KJV English is not analogically usable to render slavonicism. At least not on its own. The closest equivalent to this kind of language in English poetry is probably the work of expressly religious or - better yet - visionary poets such as  William Blake, though whereas Blake took these themes and ran with them past the ends of the earth and heavens, Pushkin took it, as he took so much else, as a mask through which to speak when the occasion suited him, and which could be discarded when no longer required and no longer capable of palliating his bourgeois boredom. 

 

The Prophet
By Alexander Pushkin
Translated by A.Z. Foreman

My spirit was athirst for grace.
I wandered in a darkling land

And at a crossing of the ways

Beheld a six-wing'd Seraph stand.

With fingers light as dream at night

He brushed my eyes and they grew bright
Opening unto prophecies
Wild as a startled eagle's eyes.

He touched my ears, and noise and sound

Poured into me from all around:

I heard the shudders of the sky,

The sweep of angel hosts on high,

The creep of beasts below in the seas,

The seep of sap in valley trees.

And leaning to my lips he wrung

Thereout my sinful slithered tongue
Of guile and idle caviling;

And with his bloody fingertips

He set between my wasting lips

A Serpent's wise and forkèd sting.

And with his sword he cleft my chest
And ripped my quaking heart out whole,

And in my sundered breast he cast
A blazing shard of living coal.

There in the desert I lay dead

Until the voice from heaven said:

"Arise O Prophet! Work My will,

Thou that hast now perceived and heard.

On land and sea thy charge fulfill

And burn Man's heart with this My Word."

                               From the Internet

 Анализ стихотворения «Пророк» Александра Пушкина

Стихотворение «Пророк» было написано Пушкиным в 1826 г. Оно сразу же приобрело широкую популярность. Для многих литераторов и последователей великого поэта произведение стало своеобразной программой для действия, руководством в жизни и творчестве.

«Пророк» создан в жанре оды, но его форма вступает в резкий контраст с содержанием. Оды писались с целью восхваления «великих мира сего». Авторы добивались их расположения в ожидании наград и высочайшей милости. «Народный» поэт Пушкин всегда с презрением отзывался о людской славе. Его не прельщали богатство и уважение общества. «Пророк» посвящен философскому осмыслению места и значения творца в мире. Библейская тематика лишь прикрывала истинный смысл стихотворения. Пророк в стихотворении символизирует поэта в реальной жизни. Настоящий поэт не должен посвящать свое искусство низменным потребностям. Его удел – нести людям свет и стремление к познанию.

Пушкин все-таки был религиозным человеком, поэтому свой дар поэт-пророк получает от Бога через «шестикрылого серафима». Автор подчеркивает, что талант – удел немногих. Он дается случайно, но только тем, кто «духовной жаждою томим». Право называться поэтом может появиться исключительно через страдания и огромную душевную работу.

Пушкина обвиняли в том, что в возвышенном стиле он восхваляет самого себя. Это – поверхностный взгляд на произведение. Автор отмечает, через что ему пришлось пройти. Прошлая жизнь была подобна блужданию в пустыне без цели и смысла. Преображение поэта сопровождалось невыносимой мукой, которую не каждый смог бы выдержать. Только пройдя такое испытание, он смог четко понять различие добра и зла, проникнуть в главные тайны мироздания.

Пушкин не идеализирует положение пророка. Готовность отдать все силы на исправление людских пороков не будет вознаграждено при жизни. История учит нас, что «нет пророка в своем отечестве». К этому Пушкин готовит всех начинающих творцов.

Стих написан в возвышенном стиле. Для этого Пушкин использует устаревшие слова и выражения: «влачился», «перстами», «зеницы». Торжественность произведения наращивается многократным повторением союза «и»: «И их наполнил…», «и внял…», «и горний» и т. д. Автор использует яркие образные сравнения («легкими, как сон», «как у испуганной орлицы»). Кульминация произведения – новое рождение пророка описано с помощью противопоставления «грешного языка» «жалу змеи», а сердца – раскаленному углю.

Стихотворение «Пророк» стало центральным в философских размышлениях Пушкина. Выраженная в нем идея дала мощный толчок многим последующим поколениям поэтов. В частности, пушкинскую тематику пророчества продолжил в одноименном произведении Лермонтов.

 

I. Smokhtunovsky declaims the poem in Russian:

https://www.youtube.com/watch?v=rwanD-euW6Q

Translation of Poem by Aleksandr Pushkin, Александр Пушкин, "Элегия," "An Elegy"

 

Александр Пушкин

 

Элегия

Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино — печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.

Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть — на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.

1830 г.

 

Literal Translation

Elegy

 

The burnt-out gaiety of [my] crazy years

Oppresses me, like some dull hangover.

But, like wine, the sadness of bygone days

Grows more potent in my soul as it ages.

Woeful is my path. The raging sea of the future

Foretokens toil and grief.

 

But, O friends, I do not wish to die;

I want to live on, in order to think and suffer [work];

I know that I shall find pleasures

Amidst the sorrows, cares and tribulations.

Sometimes once more I’ll feel the raptures of harmony,

I’ll shed tears over the creative fancies of my mind,

And perhaps, as my sad sunset wanes,

Love will flash at me its parting smile.

 

d

 

 

Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie

 

 An Elegy

 

My madcap years, one burnt-out useless spree,

Their crapulence weighs heavy-hard on me.  

But like fine wine the miseries of the past,

While sorrowful, grow yearly more steadfast.

Thorns strew my path. A sea of roiling rage

Foretokens future toil and grief with age.

 

But no, my friends, I have no wish to die;

I want to live, to suffer, think and sigh.

I know that joys are yet to be my lot,

Amidst the cares with tribulations fraught.

Once more I’ll bask in rhapsodies of art,

Pure tears I’ll shed when fancy grips the heart.

Mayhap, through waning sunset of my day,

True love will flash a parting smile this way.

 

d

 

Translator’s Note

It strikes one as odd that Pushkin, at age thirty, writes an elegy about himself—that he, in other words, seems already to anticipate his imminent death. But, after all, he lived only seven more years, dying in a duel in 1837. Here he bemoans the profligacy of his youth, the drinking, wenching and playing of cards. He anticipates his future as full of toil and grief, but the toil part will bring him his greatest satisfactions. He can bask in artistic creativity and shed pure tears at his own imaginative powers: “Над вымыслом слезами обольюсь (I’ll shed tears over the creative fancies of my mind).”

This short lyric poem contains several of Pushkin’s most memorable lines, familiar to practically any Russian. One is that just quoted in the previous paragraph. Or take the first two lines of the second stanza:

Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;

(But I don’t wish, O friends, to die;

I want to live, to think and suffer;)

 

For today’s reader that “о други (O friends)” has an almost comic touch. The modern plural for friend is друзья, not други, and in reading that “O droogie,” I’m always reminded of Little Alex in Burgess’ A Clockwork Orange, speaking of his fellow gang members, whom he calls his “droogies.”

 

As frequently occurs in Pushkin’s verse, the meanings of words as he wrote them in the early 19^th century may differ somewhat from their present meaning. The most common meaning of the word страдать in today’s Russian is “to suffer.” As we learn in Vladimir Dal’s monumental 4-volume dictionary of Russian—published in the mid-19^th century—the word already had the modern connotation then.

 

But страдать had/has a secondary meaning: “to work, toil, labor,” especially in reference to peasant labor in the fields to bring in the harvest. Although the idea of suffering is present in that Pushkin line, he also asserts here that he wanted to live on in order to use his creative talents, to think and work. The idea is reinforced two lines later when he mentions basking in the rhapsodies of art and shedding tears over the power of his own creative imagination.