Translation of Poem by Boris Chichibabin, Борис Чичибабин, "Сбылась беда пророческих угроз," "Calamities once by the prophets presaged"

 

Boris Chichibabin
(1923-1994)
 
Сбылась беда пророческих угроз,
и темный век бредет по бездорожью.
В нем естество склонилось перед ложью
и бренный разум душу перерос.
 
Явись теперь мудрец или поэт,
им не связать рассыпанные звенья.
Все одиноки — без уединенья.
Все — гром, и смрад, и суета сует.
 
Ни доблестных мужей, ни кротких жен,
а вещий смысл тайком и ненароком…
Но жизни шум мешает быть пророком,
и без того я странен и смешон.
 
Люблю мой крест, мою полунужду
и то, что мне не выбиться из круга,
что пью с чужим, а гневаюсь на друга,
со злом мирюсь, а доброго не жду.
 
Мне век в лицо швыряет листопад,
а я люблю, не в силах отстраниться,
тех городов гранитные страницы,
что мы с тобой листали наугад.
 
Люблю молчать и слушать тишину
под звон синиц и скок веселых белок,
стихи травы, стихи березок белых,
что я тебе в час утренний шепну.
 
Каких святынь коснусь тревожным лбом?
Чем увенчаю влюбчивую старость?
Ни островка в синь-море не осталось,
ни белой тучки в небе голубом…
 
Безумный век идет ко всем чертям,
а я читаю Диккенса и Твена
и в дни всеобщей дикости и тлена,
смеясь, молюсь мальчишеским мечтам.
 
1976. Борис Чичибабин.

d
 
 
Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
 
Calamities once by the prophets presaged have arrived;
a dark age meanders through pathways redolent with dole.
The essence of being bows down before slander and lies,
and triturable reason has outshone and gainsaid the soul.   
 
If a sage or a poet were suddenly come on the scene,
no way he could bind up the far-scattered strewn-about linkage.
All are alone now—though lacking in solitude’s sheen:
of vanities vanity, noisomeness, evil’s gross vintage.
 
No valorous husbands nor docile and modest helpmeets,
but some sense of oracular haunting the vile booboisie . . .
Would-be prophets go mute before life and its boisterous drumbeat,   
not to speak of someone who’s as loony and foolish as me.
 
How I love my frail cross and the need I half feel and half not,
and the certainty that I’ll not break out of my dull routine;
I share drinks with strangers but anger good friends talking rot;
I’m slow to praise goodness, but loath evil deeds to demean.
 
The age blows a flurry of leaves falling fast in my face,
and, lacking forbearance, I find myself loving ferment
in cities whose pages of granite we once read apace,  
skimming our way through the randomly chosen cement.
 
I love to keep silent and listen to hush run along, 
to the sing-song of bluetits and leap-hop of squirrels’ merriment,
and to whispers I whisper to you as we watch the day dawn,
and poems of the grasses, and white birches’ sough and lament.
 
What cap-it-all crown do I place on my lovelorn senescence?
What sacrosanct shrines do I touch with my forehead’s surmise?
Not an islet is left on the lazuline blue-sea’s bright essence,
nor one light-white storm cloud to hang up in cerulean skies…
 
Our age of insanity flies off to flinders and fluff,
while me, I sit reading sagacious old Twain and fond Dickens;
through the days of barbarity, avarice, meanness, such stuff,
laughing, I pray to my childhood dreams—my pulse quickens. 
 

 

Translation of Poem by Boris Chichibabin, Борис Чичибабин, "Сними с меня усталость, матерь Смерть, MOTHER DEATH

 

 
Boris Chichibabin
(1923-1994)
Борис Чичибабин
 
Сними с меня усталость, матерь Смерть.
Я не прошу награды за работу,
но ниспошли остуду и дремоту
на мое тело, длинное как жердь.

Я так устал. Мне стало все равно.
Ко мне всего на три часа из суток
приходит сон, томителен и чуток,
и в сон желанье смерти вселено.
 
Мне книгу зла читать невмоготу,
а книга блага вся перелисталась.
О матерь Смерть, сними с меня усталость,
покрой рядном худую наготу.
 
На лоб и грудь дохни своим ледком,
дай отдохнуть светло и беспробудно.
Я так устал. Мне сроду было трудно,
что всем другим привычно и легко.

Я верил в дух, безумен и упрям,
я Бога звал — и видел ад воочью, —
и рвется тело в судорогах ночью,
и кровь из носу хлещет по утрам.

Одним стихам вовек не потускнеть,
да сколько их останется, однако.
Я так устал! Как раб или собака.
Сними с меня усталость, матерь Смерть.
 
1967
                             d
 
                                          Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
 
Assuage my weary soul, O Mother Death.
For work I’ve done I ask no recompence,
but on my gangleshanks, and on my febrile breath,
bestow a touch of cooling somnolence.

So tired am I, indifferent am to all.
Sleep comes to me at best each night three hours,
a troubled sleep with images that sprawl
into a wish for death that memory scours.

The Book of Evil makes for dismal reading,
the Book of Good I’ve leafed my way all through.
O Mother Death, stanch life’s incessant bleeding, 
and place my naked soul in your purview. 

Breathe on my head and chest your breath of ice,
send rest to me that gleams with everlasting.
So tired am I, and never one to splice
the buds that others join with easy grafting. 
 
I believed both stubbornly and madly,
called out to God—and languished in hell’s throes.
My body writhes at night convulsively,
and wakes to bleeding freely from the nose.
 
A verse or two of mine might never fade,
but scads of them are bland and short of breath.
I’m so tired! Like a dog or wretched slave.
Assuage my weary soul, O Mother Death.

 

Translation of Poem by Boris Chichibabin, БОРИС ЧИЧИБАБИН, "Уже картошка выкопана," "We’ve dug up potatoes for fall,"

 

БОРИС ЧИЧИБАБИН
1923-1994
 
Уже картошка выкопана,
и, чуда не суля,
в холодных зорях выкупана
промокшая земля.
 
Шуршит тропинка плюшевая:
весь сад от листьев рыж.
А ветер, гнезда струшивая,
скрежещет жестью крыш.
 
Крепки под утро заморозки,
под вечер сух снежок.
Зато глаза мои резки
и дышится свежо.
 
И тишина, и ясность...
Ну, словом, чем не рай?
Кому-нибудь и я снюсь
в такие вечера.
 
1957
 
                              d
 
 
                                             Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
 
We’ve dug up potatoes for fall—
not an act that presages the wondrous.
Redeemed we the sodden earth’s sprawl
with coupons of dawns cold and cumbrous.
 
The swanky-plush pathway is rustling,
for the garden is flush with red leaves.
Nests of birds the wind’s lulling and shushing,
while gnashing at roofs’ tin and eaves.
 
The frosts in the mornings are durable;
in evenings the snowfall is dry.
For all that my eyesight’s perdurable,
my breathing is fresh—crisp and spry.
 
All’s quietude, rife with air’s clarity . . .
Aren’t we steeped in paradise, we?
On such tranquil evenings of rarity
Someone’s even dreaming of me.

 

 

Translation of Poem by Boris Chichibabin, БОРИС ЧИЧИБАБИН, "И опять – тишина, тишина, тишина" ONCE AGAIN SILENCE

 

БОРИС ЧИЧИБАБИН

(1923-1994)

 

И опять – тишина, тишина, тишина.

Я лежу, изнемогший, счастливый и кроткий.

Солнце лоб мой печёт, моя грудь сожжена,

И почиет пчела на моём подбородке.

 

Я блаженствую молча. Никто не придёт.

Я хмелею от запахов нежных, не зная,

то трава, или хвои целительный мёд,

или в небо роса испарилась лесная.

 

Всё, что вижу вокруг, беспредельно любя,

как я рад, как печально и горестно рад я,

что могу хоть на миг отдохнуть от себя,

полежать на траве с нераскрытой тетрадью.

 

Это самое лучшее, что мне дано:

так лежать без движений, без жажды, без цели,

чтобы мысли бродили, как бродит вино,

в моём тёплом, усталом, задумчивом теле.

 

И не страшно душе – хорошо и легко

слиться с листьями леса, с растительным соком,

с золотыми цветами в тени облаков,

с муравьиной землёю и с небом высоким.

 

1962

 

d

Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie

 

Once Again Silence

 

Once again, here she be: quietude, quietude.

Exhausted I lie, meek with joy, no chagrin,   

My forehead is sunbaked, my chest warmth-bedewed;

A honeybee’s perched fast asleep on my chin.

 

No one will come. I’m in bliss pure quiescent,

drunk on aromas and wondering whence

comes the fragrance (that honey-hued balm opalescent),

from dew or from woods evergreen and immense.

 

All I see roundabout is boundless with love,

I’m exultant and blessedly sad (mournful-jocund);

I’m at rest from myself and afflictions thereof,

as I lie on the grass with my notebook unopened.

 

That’s the best of the best that is given to me:

just to lie here immobile, craving naught, aimlessly,

while meander my thoughts like a flow of Chablis

through the warmth of my weary insides, listlessly.   

 

And my soul’s free of fear; all is well, light and easy,

as I merge with the sap, wonder what plants surmise;  

I’m at one with gold flowers in cloud shadows breezy,

with pismire earth and with heavenly skies.  

 

Translation of Poem by Boris Chichibabin, БОРИС ЧИЧИБАБИН, "The Isle of Jumble," ("Меня одолевает острое")

                                                 Gravesite of Boris Chichibabin, Kharkov

БОРИС ЧИЧИБАБИН

(1923-1994)

 

Меня одолевает острое

и давящее чувство осени.

Живу на даче, как на острове.

и все друзья меня забросили.

 

Ни с кем не пью, не философствую,

забыл и знать, как сердце влюбчиво.

Долбаю землю пересохшую

да перечитываю Тютчева.

 

В слепую глубь ломлюсь напористо

и не тужу о вдохновении,

а по утрам трясусь на поезде

служить в трамвайном управлении.

 

В обед слоняюсь по базарам,

где жмот зовет меня папашей,

и весь мой мир засыпан жаром

и золотом листвы опавшей…

 

Не вижу снов, не слышу зова,

и будням я не вождь, а данник.

Как на себя, гляжу на дальних,

а на себя — как на чужого.

 

С меня, как с гаврика на следствии,

слетает позы позолота.

Никто — ни завтра, ни впоследствии

не постучит в мои ворота.

 

Я — просто я. А был, наверное,

как все, придуман ненароком.

Все тише, все обыкновеннее

я разговариваю с Богом.

 1965

 

 

d

 

Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie

 

The Isle of Jumble

 

Acute, oppressive and autumnal,

these feelings my sad soul besmirch.

I live at a dacha, on the Isle of Jumble.

My friends have left me in the lurch.

 

I share no drinks, philosophizing,

can’t even recall the amorous heart.

I pound and rend the dry earth, sighing;

reread old Tyutchev right from the start.

 

Into blind abysses I rush doggedly on,

and never a thought do I give inspiration.

My mornings I’m rattling as train moves along

to work at the Bureau of Tramcar Cunctation.

 

I slink through the flea market scene at lunch,

where some deadbeat calls me grandpa,

and my world is awash in heat and grunge,

and fallen leaves all gilt with awe.

 

I have no dreams, I hear no call,

I’m no bossman at work; I’m a paltry lackey.

I look at myself and I see others all,

or I look at myself and see odd ticky-tacky.

 

Like some twerp whom the gendarmes are grilling,

I toss off the persiflage gilded pure gold.

Nobody—tomorrow nor ever, Lord willing,

will knock at the gates of my humble abode.

 

I’m not no one but me, and most probab-ably,

like all, I was thought up to be by pure chance.

Ever more softly, chum to buddy, quite affably,  

I palaver with God, while He peers back askance.