Translation of Poem by Joseph Brodsky, Иосиф Бродский, "Рождество," CHRISTMAS

 

Иосиф Бродский
(1940-1996)

Рождество

Не важно, что было вокруг, и не важно,
о чем там пурга завывала протяжно,
что тесно им было в пастушьей квартире,
что места другого им не было в мире.

Морозное небо над ихним привалом
с привычкой большого склоняться над малым
сверкало звездою — и некуда деться
ей было отныне от взгляда младенца.

Во-первых, они были вместе. Второе,
и главное, было, что их было трое,
и всё, что творилось, варилось, дарилось
отныне, как минимум, на три делилось.

Костер полыхал, но полено кончалось;
все спали. Звезда от других отличалась
сильней, чем свеченьем, казавшимся лишним,
способностью дальнего смешивать с ближним.

1990

d

 

                                          Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
 
                                      

                                 Christmas
 
No matter what lay all around them, no matter
the haboob that blew long and plangently wailed;
no matter their hovel—amidst dreck and foul spatter,
their no-where-to-go-ness, by malice assailed.   

On high loomed the sky over their humble hostel;
leaning as caretaker leans over child,
The Star gazed intently at truth that was gospel,
but lowered its eyes from the gaze of the Child.
 
The first thing of note was their being together,
the second, and foremost, their being a triad;
the whole of the saga, farsighted, unblighted, 
from henceforth would be into three parts divided.
 
The log burned its last, though the fire was still blazing;
all slept. The stellar orbs paled, feeling quelled by The Star, 
the candlelight waned, now subdued, faintly quailing;  
The Star in its brilliance merged near with afar.
 

 

 

Translation of Poem by Joseph Brodsky, Иосиф Бродский, "Рождественская звезда," THE STAR OF THE NATIVITY

 

Joseph Brodsky
 
Иосиф Бродский
(1940-1996)

Рождественская звезда

В холодную пору в местности, привычной скорее к жаре,
чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,
Младенец родился в пещере, чтоб мир спасти;
мело, как только в пустыне может зимой мести.

Ему все казалось огромным: грудь матери, желтый пар
из воловьих ноздрей, волхвы Балтазар, Гаспар,
Мельхиор; их подарки, втащенные сюда.
Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда.

Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях ребенка издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.

24 декабря 1987

 

      d

                                           Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie

                                                           The Star of the Nativity

In dankness and cold in a region
accustomed to heat,
to sea-level flatness
sans hillocks and crags indiscrete, 
a Child was born in a cave
for the whole world to save;
the desert wind raged as
only in winter a haboob can rage.
 
Everything seemed to Him vast:
the breast of his mother, the yellowish
steam from nostrils of oxen abashed,
the wisemen: Melchior, Caspar,
Balthazar; the frankincense, myrrh.
He was naught but a dot, a small speck,
and a small speck as well
was the Star.
 
Unblinking, not twinkling,
through clouds ill-defined,
from the far-distant depths of the Universe,
from the end of the ends of the Time out of Mind,
the Star peered into the cave bathed in love,
at the Child who lay in the manger;
and that look was the Gaze
of the Father Above.
 

 

 

Translation of Poem by Joseph Brodsky, Иосиф Бродский, "Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря," FROM NOWHERE, WITH LOVE

                                          The Blue-Footed Booby Does a Mating Dance

Иосиф Бродский

Joseph Brodsky
(1940-1996)
 

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но не важно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях.
Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь
от тебя, чем от них обоих.
Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне,
как не сказано ниже, по крайней мере,
я взбиваю подушку мычащим «ты»,
за горами, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты
как безумное зеркало повторяя.

1975/1976

d

Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
 
                                 From Nowhere with Love, dated N-teenth of Marchober
 
Dear Friend, Most Respected, or Dear Lass,
 
No matter even who you are, for frankly speaking,
the facial features one no longer recalls if they’re yours, or if
nobody’s faithful friend greets you from one of
the five continents held up on the backs of the cowboys.
 
I loved you more than the angels, than my very self,
and that’s why I feel farther removed from you now
than I am from the both of them (angels and selves).
Far off I am now in the depths of the night,
in some vale or dale at the bottom of it all,
in a city snowbound and snow-wreathed
up to the very doorknobs or handles,
writhing on sheets of the nightfall
 
(see below, but no, don’t), I at least
fluff up my pillow with a bleating out “you,”
which finds its end and its limit
beyond the far mountains,
with all of my body in the darkness
your features repeating/reflecting
in some fun-house mirror.

 

Translation of Poem by Joseph Brodsky, Иосиф Бродский, "М. Б.," MARITIME BREEZE

                                                              Marianna Basmanova

Иосиф Бродский
(1940-1996)

М. Б.
 
Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером
подышать свежим воздухом, веющим с океана.
Закат догорал в партере китайским веером,
и туча клубилась, как крышка концертного фортепьяно.

Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам,
рисовала тушью в блокноте, немножко пела,
развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком
и, судя по письмам, чудовищно поглупела.

Теперь тебя видят в церквях в провинции и в метрополии
на панихидах по общим друзьям, идущих теперь сплошною
чередой; и я рад, что на свете есть расстоянья более
немыслимые, чем между тобой и мною.

Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем
ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил,
но забыть одну жизнь — человеку нужна, как минимум,
еще одна жизнь. И я эту долю прожил.

Повезло и тебе: где еще, кроме разве что фотографии,
ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела, глумлива?
Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии.
Я курю в темноте и вдыхаю гнилье отлива.

1989

d

Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie

                                                               M.B.
                                                    (Maritime Breeze)

Today in late evening, my dear,
I departed the house
to take in a breath of fresh air
blowing in from the sea.
Like a fan made in China
the sunset burned out thereabouts, 
a dark cloud loomed high,
like the lid on a concert piano
gone soundless, sans glee.
 
Back twenty-five years in our past
you had a passion for kebabs and Senegal dates;
in notebook sad sketches in ink you amassed,
did a bit of sorry singing of songs,
and gadded around with me, we were mates. 
But then you took up with a chemical engineer,
and, judging by the letters you wrote,
went monstrously dim in the noodle, my dear.
 
You’re much to be seen these days in the churches,
provincial ones and big-city-wise,
at funerals of our mutual friends,
who’ve kicked up their toes, depersonalized;
and I’m glad on the earth there are distances
more fathomless, more steeped in sheer rue,
than the ones that separate mere us,
mere me, and a sea, from mere you.
 
But don’t get me wrong, misunderstood:
no connections are left with your voice,
with your body and name, personhood;
no one destroyed them,
but to get fully shed of one life
a man needs one more life to accrue;
and that still one more life
I’ve now made my way through.
 
And you yourself are lucky, you know; 
where else but in snapshots
will you live free of wrinkles,
still young and merry, smirkingly aglow?
For when time collides with memory,
time learns it must in impotence abide.
I smoke in the darkness, inhaling
the rot of the beach at low tide.
 

Translation of Poem by Joseph Brodsky, Иосиф Бродский, "Романс Скрипача," THE FIDDLER'S DITTY

 

Иосиф Бродский
(1940-1996)
 

Романс Скрипача
(из поэмы "Шествие")
 
Тогда, когда любовей с нами нет,
тогда, когда от холода горбат,
достань из чемодана пистолет,
достань и заложи его в ломбард.
 
Купи на эти деньги патефон
И где-нибудь на свете потанцуй,
(в затылке нарастает перезвон),
ах, ручку патефона поцелуй.
 
Да, слушайте советы Скрипача,
как следует стреляться сгоряча:
не в голову, а около плеча!
Живите только, плача и крича!
 
На блюдечке я сердце понесу
и где-нибудь оставлю во дворе,
Друзья, ах, догадайтесь по лицу,
что сердце не отыщется в дыре,
 
проделанной на розовой груди,
И только патефоны впереди,
И только струны-струны, провода,
И только в горле красная вода.
 
Autumn, 1961
 

d

Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
 
The Fiddler’s Ditty
(excerpt from the long poem titled “The Procession”)
 
Those times when loves are
far from you removed,
the times when cold has left you
hunched and drawn,
go get the handgun from the drawer
where long it’s lain unused,
then lug it down to
shantytown to pawn.
 
Take the moolah,
go and buy yourself a gramophone,
find somewhere on this
earth where you can dance;
on noggin’s back you’ll
grow yourself a chiming bell
perchance; then kiss
the handle of the gramophone.
 
Now listen to the Fiddler’s sage advice,
on how to go berserk and
rage and shoot: aiming
not for headshot, no, for clavicle precise!
All’s you gots to do
is go on living,
making sure to weep
and scream and hoot!
 
I’ll bring my heart in
on a silver platter,
and leave it in the courtyard
grim and bare;
dear friends, you’ll see
on my face by the spatter
that my heart’s been cut out,
excised from the hole in there,
the gaping-wide hole in
my rosy-tinged breast.
 
What is there left
to look forward to? I quote:
“Only gramophones and
twanging of strings,
and telephone wires,
and ruby-red waters
in gorge of the throat.”