Translation of Poem by Boris Pasternak, "Гефсиманский сад," "The Garden of Gethsemane"

                                       Polenov, "Olive Tree in the Garden of Gethsemane"

Boris Pasternak

(1890-1960)

 

Гефсиманский сад

Мерцаньем звезд далеких безразлично
Был поворот дороги озарен.
Дорога шла вокруг горы Масличной,
Внизу под нею протекал Кедрон.

Лужайка обрывалась с половины.
За нею начинался Млечный путь.
Седые серебристые маслины
Пытались вдаль по воздуху шагнуть.

В конце был чей-то сад, надел земельный.
Учеников оставив за стеной,
Он им сказал: «Душа скорбит смертельно,
Побудьте здесь и бодрствуйте со Мной».

Он отказался без противоборства,
Как от вещей, полученных взаймы,
От всемогущества и чудотворства,
И был теперь, как смертные, как мы.

Ночная даль теперь казалась краем
Уничтоженья и небытия.
Простор вселенной был необитаем,
И только сад был местом для житья.

И, глядя в эти черные провалы,
Пустые, без начала и конца,
Чтоб эта чаша смерти миновала,
В поту кровавом Он молил Отца.

Смягчив молитвой смертную истому,
Он вышел за ограду. На земле
Ученики, осиленные дремой,
Валялись в придорожном ковыле.

Он разбудил их: «Вас Господь сподобил
Жить в дни Мои, вы ж разлеглись, как пласт.
Час Сына Человеческого пробил.
Он в руки грешников Себя предаст».

И лишь сказал, неведомо откуда
Толпа рабов и скопище бродяг,
Огни, мечи и впереди — Иуда
С предательским лобзаньем на устах.

Петр дал мечом отпор головорезам
И ухо одному из них отсек.
Но слышит: «Спор нельзя решать железом,
Вложи свой меч на место, человек.

Неужто тьмы крылатых легионов
Отец не снарядил бы Мне сюда?
И, волоска тогда на Мне не тронув,
Враги рассеялись бы без следа.

Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь.
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь.

Ты видишь, ход веков подобен притче
И может загореться на ходу.
Во имя страшного ее величья
Я в добровольных муках в гроб сойду.

Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты».

 

 

Literal Translation

The Garden of Gethsemane

 

The bend in the road was illumined

By distant stars that glittered indifferently.

The road wound around the Mount of Olives,

Down beneath it flowed the Cedron River.

 

Halfway across the meadow broke off.

Beyond it began the Milky Way.

The gray-haired silvery olive trees

Were trying to stride on air into the distance.

 

At the far end there was someone’s garden, a plot of earth.

Leaving the disciples outside the wall,

He said to them: “My soul is exceeding sorrowful, even unto death:

Tarry ye here and watch with me.”

 

Unresisting, as if rejecting

Things received on loan,

He renounced both omnipotence and miracle-working,

And was now like mortal men, the way we are ourselves.

 

Now the far reaches of the night seemed at the brink

Of annihilation and nonbeing.

The vast space of the universe was uninhabited,

And only the garden was a place for life.

 

And gazing into these black chasms,

Empty, without beginning or end,

In a bloody sweat He prayed to the Father,

That this cup of death might pass from Him.

 

Having assuaged through prayer his mortal languor,

He emerged from inside the enclosure.

His disciples, overcome by drowsiness,

Lay all around on the ground, in the grass by the roadside.

 

He woke them: “The Lord hath bestowed on you the honor

Of living in My time; yet you are sprawled here flat on the ground.

The hour of the Son of Man is struck.

He will betray Himself into the hands of sinners.”

 

No sooner said, than, as if out of nowhere,

There appeared a mob of churls, a throng of rogues,

Torches, swords, and at their head was Judas,

A traitorous kiss on his lips.

 

Peter confronted the blackguards with his sword

And cut off the ear of one of them.

But then he heard, “One must not resolve a dispute with steel,

Put your sword back in its place, O man.

 

“Could not my Father provide 

A multitude of winged legions [to defend me] here?

Then, without touching a hair on my head,

My enemies would be scattered without trace.

 

“But the book of life has come to the page

That is dearer than all things holy.

That which is written must now come to pass,

Let it be realized. Amen.

 

“You see, the course of ages is like unto a parable,

And may burst into flames on the way.

In the name of its terrible majesty

I shall descend in voluntary agonies into the tomb.

 

“I shall descend into the tomb and on the third day will rise,

And as rafts float along down a river,

So unto me to be judged, like barges in a caravan,

Centuries will float up out of the darkness.”

 

 

d

 

Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie

The Garden of Gethsemane

 

The distant stars shed apathetic rays

That lit the bend the thoroughfare turned on.

The road wound round the Olive Mount in haze,

Beneath it flowed the river called Cedron.

 

Sere meadowlands stretched halfway out, then broke.

Beyond them rose the glow of Milky Way.

The gray-haired olive trees, their silver smoke,

Tried hard to blow where distant warmth held sway. 

 

By someone’s plot of earth they stopped for breath.

He left his men by garden wall, vain solace sought.

“My soul aggrieves me, even unto death:

Tarry here and watch, and sleep ye not.”

 

Abstaining from resistance, docile, meek,

As if rejecting things received on loan,

Rebuffed he did omnipotence, was weak,

As we ourselves, mere mortal, flesh and bone.

 

The night expanses now were on the verge

Of stark obliteration, with nothingness were rife.

Of human life the vastness of the cosmos had been purged;

This garden held the final hope for life.

 

And as He gazed into the blackness drear,

Without beginning-end, abysmal, grim,

He sweated blood, beseeched his Father dear

That this dire cup of death might pass from Him.

 

The throes of death assuaged by fervent prayer,

Disciples he emerged to find at rest;

Spread far and wide on meadow grasses spare,

They drowsed or slept, ignoring his behest.

 

Rousing them, He said, “The Lord hath honored you

To live with Me in time; yet you haphazard lie.

The prophesies of ancient yore shall now be proven true.

The Son of Man will yield Himself to sinners by and by.”

 

These words no sooner spoke than all at once

Appeared a mob of rogues, bedraggled, mean;

They torches held, waved swords, and at their front

Strode Judas, false devotion on his mien.

 

Peter, sword in hand, went at the rogues apace,

Smote off the ear of one amidst the hue and cry.

His master said, “Put up thy sword into his place,

For they that live by sword, by sword will die.

 

“Thinkest thou that I could not now pray,

And Father would send angels, legions ten?

No hair upon my head could they assay,

My enemies would all be dust again.

 

“But now the Book of Life has reached the page

Most precious and beyond all human ken.

As scriptures quoth, the Word has come of age,

So let it come to pass and be. Amen.

 

“Like unto a parable, you see, the ages course,

Before them conflagrations on the way may loom.

Now this pathway foreordained I tread without remorse,

I take of my free will the pain, descend unto the tomb.

 

“Descend unto the tomb, but on the third day I shall rise,

And just as rafts float down a river by the morning light,

So down to me in multitudes the centuries likewise

Will drift to my Last Judgment Day, come floating out of night.”

 

 

 

 

                                                                   From the Internet 

Анализ стихотворения «Гефсиманский сад» Пастернака

Стихотворение «Гефсиманский сад» — вершина философской лирики Бориса Леонидовича Пастернака, крупнейшего поэта, прозаика, переводчика XX века. Это произведение подводит итог как роману «Доктор Живаго», так и размышлениям самого поэта о жизни, смерти, прошлом и будущем.

Стихотворение «Гефсиманский сад» написано в 1949 году. Оно завершает цикл стихотворений из романа «Доктор Живаго». Его автору 59 лет, он давно находится в немилости у советской власти, едва минул год, как был уничтожен тираж его сборника «Избранное». И в этот период Б. Пастернак, по сути, пересказывает вечное Евангелие, выводя земную историю за рамки идеологий, суеты, человеческих заблуждений и преступлений.

По жанру — философская лирика, по размеру — пятистопный ямб с перекрестной рифмой, 14 строф. По композиции его можно разделить на 4 части: в первой — обманчиво мирный ночной пейзаж, во второй молитва Спасителя, в третьей — арест, а четвертая перекликается со второй, и состоит из прямой речи Христа — победителя смерти.

Основа стихотворения — свидетельство апостолов Матфея и Луки о последних днях земной жизни Христа. Привычный ночной пейзаж, камерность лирического повествования сменяются картинами евангельских событий, предчувствием приближения Страшного Суда. Поэт как бы ведет своего читателя к вневременным событиям Нового Завета. Автор не только пересказывает, но и впрямую цитирует, чуть перефразируя, Евангелие. Гефсиманский сад — начало крестного пути Спасителя, место предательства и, на первый взгляд, крушения всех надежд.

Стихотворение построено на контрасте, противопоставлении. Лексика возвышенная (скорбит, небытия, лобзаньем, восстану), нейтральная, просторечная (валялись, головорезам, скопище). Эпитеты: серебристые, страшного. Олицетворения: дорога шла, маслины пытались шагнуть. Сравнения: ход подобен притче, на суд, как баржи каравана, как смертные, как мы. Повторы: Я в гроб сойду.

Все произведение — одна большая метафора. Ночная даль — край уничтоженья и небытия, близящийся огонь, сожигающий Землю и все дела на ней, отражен в словах: и ход веков может загореться на ходу. Используется прием инверсии: протекал Кедрон, начинался Млечный путь. Один из смыслов стихотворения заключен в словах к человеку: спор нельзя решать железом. В последних строфах накал произведения поднимается до высоты эпоса.

Ключ к пониманию романа Б. Пастернака «Доктор Живаго» — стихотворение «Гефсиманский сад». Поэт, сам осужденный и ошельмованный земными властями, создает эпическое произведение на основе Евангелия о судьбах мира.