Translation of Poem by Boris Chichibabin, БОРИС ЧИЧИБАБИН, "The Isle of Jumble," ("Меня одолевает острое")

                                                 Gravesite of Boris Chichibabin, Kharkov

БОРИС ЧИЧИБАБИН

(1923-1994)

 

Меня одолевает острое

и давящее чувство осени.

Живу на даче, как на острове.

и все друзья меня забросили.

 

Ни с кем не пью, не философствую,

забыл и знать, как сердце влюбчиво.

Долбаю землю пересохшую

да перечитываю Тютчева.

 

В слепую глубь ломлюсь напористо

и не тужу о вдохновении,

а по утрам трясусь на поезде

служить в трамвайном управлении.

 

В обед слоняюсь по базарам,

где жмот зовет меня папашей,

и весь мой мир засыпан жаром

и золотом листвы опавшей…

 

Не вижу снов, не слышу зова,

и будням я не вождь, а данник.

Как на себя, гляжу на дальних,

а на себя — как на чужого.

 

С меня, как с гаврика на следствии,

слетает позы позолота.

Никто — ни завтра, ни впоследствии

не постучит в мои ворота.

 

Я — просто я. А был, наверное,

как все, придуман ненароком.

Все тише, все обыкновеннее

я разговариваю с Богом.

 1965

 

 

d

 

Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie

 

The Isle of Jumble

 

Acute, oppressive and autumnal,

these feelings my sad soul besmirch.

I live at a dacha, on the Isle of Jumble.

My friends have left me in the lurch.

 

I share no drinks, philosophizing,

can’t even recall the amorous heart.

I pound and rend the dry earth, sighing;

reread old Tyutchev right from the start.

 

Into blind abysses I rush doggedly on,

and never a thought do I give inspiration.

My mornings I’m rattling as train moves along

to work at the Bureau of Tramcar Cunctation.

 

I slink through the flea market scene at lunch,

where some deadbeat calls me grandpa,

and my world is awash in heat and grunge,

and fallen leaves all gilt with awe.

 

I have no dreams, I hear no call,

I’m no bossman at work; I’m a paltry lackey.

I look at myself and I see others all,

or I look at myself and see odd ticky-tacky.

 

Like some twerp whom the gendarmes are grilling,

I toss off the persiflage gilded pure gold.

Nobody—tomorrow nor ever, Lord willing,

will knock at the gates of my humble abode.

 

I’m not no one but me, and most probab-ably,

like all, I was thought up to be by pure chance.

Ever more softly, chum to buddy, quite affably,  

I palaver with God, while He peers back askance.