"Скрипачка" OSIP MANDELSTAM, "Violinist" Translation into English

                                                  СКРИПАЧКА

За Паганини длиннопалым

Бегут цыганскою гурьбой --
Кто с чохом чех, кто с польским балом,
А кто с венгерской чемчурой.

Девчонка, выскочка, гордячка,
Чей звук широк, как Енисей,
Утешь меня игрой своей --
На голове твоей, полячка,
Марины Мнишек холм кудрей,
Смычок твой мнителен, скрипачка.

Утешь меня Шопеном чалым,
Серьезным Брамсом -- нет, постой, --
Парижем мощно одичалым,
Мучным и потным карнавалом
Иль брагой Вены молодой --

Вертлявой, в дирижерских фрачках,
В дунайских фейерверках, скачках,
Иль вальс, из гроба в колыбель
Переливающий, как хмель.

Играй же, на разрыв аорты,
С кошачьей головой во рту, --
Три черта было,-- ты четвертый:
Последний чудный черт в цвету!

                                                           апрель — июнь 1935, Воронеж

Literal Translation

                         The Violinist

They run like a throng of gypsies,

chasing after the long-fingered Paganini,

one with a Czech sneeze, another with a Polish dance,

and still another with a Hungarian refrain.

Comfort me with your playing,

proud little prodigy

whose sound is broad as the Yenisey,

little Polish girl, whose head

has a mound of curls, fit for Marina Mnishek.

My violinist, your bow is suspicious.

Comfort me with chestnut Chopin

and serious Brahms. No, stop.

Instead comfort me with powerfully wild Paris,

with the floury, sweaty carnival,

or the flighty young Vienna of home-brewed beer,

with conductors’ tailcoats,

with fireworks over the Danube, with races,

and an intoxicating waltz overflowing

from the coffin into the cradle.

Play then till my aorta bursts,

play with a cat’s head in your mouth.

There were three devils, now you’re the fourth,

The final wonderful devil in full flower.

From Osip Mandelstam, The Voronezh Notebooks: Poems, 1935-1937, translated by Richard and Elizabeth McKane (Newcastle: Bloodaxe Books, 1996), p. 47.

                         Violinist

They swoon for long-clawed Paganini,

Like gypsy mobs they swarm and prance,  

A Czech is sneezing sneezes, and a Pole is balling squeezes,

And a Magyar’s in a rowdy sort of whackadoodle dance.

 

Hey, girl, yeah you, proud parvenu,

Whose sound is broad like Yenisei,

Consume me with your fiddle play.

You sport that Polack curled hairdo,

Like Rina Mnishek, locks astray,

Your bow’s a high-strung roundelay.

Console me with Chopin the roan-hued,

Play solemn Brahms—no, hold on, lass,

Do Paris, when she sweats and goes lewd,

Carnivalistic, showing her ass,

Splash out Vienna beer, home-brewed.

Your notes should fidget, frock-coats’ tails,

Danube fireworks sparking on the rails,

Bow me a waltz, say, waltz from grave to cradle,

Pour revelry in spangled gleams from bacchanalian ladle.

Play your aorta-bursting orison, 

With cat’s head in your mouth, off-tune.

Three fiends there were, and you’re the fourth one,

The last berserker-fiend in bloom!

                                                                       April-June, 1935. Voronezh

Literary Translation/Imitation by U. R. Bowie

                   Monument to Osip Mandelstam, Vladivostok, Russian Federation

Translator’s notes:

Mandelstam probably never wrote a poem more purely in the spirit of a Dionysian romp.

Yenisei--river in Northern Asia, flows along the border of Western and Eastern Siberia. It has the largest volume of water of any river in Russia.

Marina Mnishek [Rina for short] (rough dates: 1588-1614)-- Polish adventuress, involved with the intervention of Polish troops at the beginning of the seventeenth century, during The Time of Troubles. In an attempt to consolidate Polish control over Russia, she married the False Tsar Dmitry. After his death she acknowledged the False Dmitry II as her husband. Died in Russian captivity.

Here is what James Billington writes about Marina Mnishek, in his monumental The Icon and the Axe: An Interpretive History of Russian Culture (p. 106).

"The name of Marina Mnishek, Dmitry's Polish wife, became a synonym for 'witch' and 'crow'; the Polish mazurka--allegedly danced at their wedding reception in the Kremlin--became a leitmotif for 'decadent foreigner' in Glinka's Life for the Tsar and later musical compositions. The anti-Polish and anti-Catholic tone of almost all subsequent Russian writing about this period faithfully reflects a central, fateful fact: that Muscovy achieved unity after the troubles of the early seventeenth century primarily through xenophobia, particularly toward the Poles."

The critic Jennifer Baines writes that this poem was inspired by a violin concert given in Voronezh by Galina Barinova, Apr. 5, 1935. Paganini’s “Carnival of Venice” was probably on the program. Barinova (1910-2006), at the time soloist for the Moscow Philharmonic, “bore a striking physical resemblance to Marina Tsvetaeva,” whom Mandelsham identified with Marina Mnishek (and compared himself to the False Dmitry) during the year of his affair with Tsvetaeva (1916). See Baines, Mandelshtam: The Later Poetry, (Cambridge Univ., 1976), p. 133-137. On this poem, see also Clarence Brown, Mandelshtam, p. 226-27, Victor Krivulin, introduction to The Voronezh Notebooks: Osip Mandelshtam, Poems, 1935-1937, translated by Richard and Elizabeth McKane (Newcastle: Bloodaxe Books, 1996), p. 19. In Russian, see the article by E.V. Shorina, "An Analysis of the Poetic Text: Mandelstam's 'Skripachka,'" in Filologicheskie nauki, No. 40-1 (Jan. 9, 2016), also available online. Shorina's end notes contain other Russian sources.

Konstantin Raikin declaims "Скрипачка"

https://www.youtube.com/watch?v=NibbF3-oKj4

Notes by Vladimir Tsimmerling online (attempts to elucidate some of the more puzzling passages in the text of the poem):

О ПРОЧТЕНИИ НЕКОТОРЫХ СТРОК О. МАНДЕЛЬШТАМА

В середине шестидесятых годов я обладал машинописной копией «сборника» стихов О. Мандельштама, включающей неопубликованные при жизни (последний период). Время лишило меня этой стопки листков, обрезанных почти вплотную к тексту, потрепанных, несшитых, но многое, узнанное мною впервые, я тогда же переписал для себя.

Так вот, познакомившись с теми же текстами в изданиях нашей «Библиотеки поэта» и Международного Литературного Содружества, я обнаружил ряд важных несовпадений, а возможно, и искажений, допущенных в напечатанных стихотворениях. С тех пор многое, известное мне и ранее, исправлено, что косвенно свидетельствует о доброкачественности списка, которым я располагал.

Проглядывая, однако, последний, насколько мне известно, отечественных двухтомник О.М. (1990 г.), я убедился, что в ряде случаев чтение осталось прежним. Разночтения настолько существенны, настолько влияют на ткань стиха, на его смысл, что представляется необходимым предложить варианты, ставшие мне доступными.

Ни один из них не является моим изобретением. Все они содержались в упомянутой мною подборке.

I. «За Паганини длиннопалым...»

Три места в публикуемом стихотворении вызывают недоумение. Во-первых, это «чемчура».

«А кто с венгерской чемчурой (?)».

Никогда не слышал вразумительного объяснения смысла этой строчки, смысла слова «чемчура»; нет «чемчуры» и у Даля.

Речь в четверостишии идет, между тем, о скрипачах, конкретнее, о восточноевропейской скрипичной стихии, скрипичном захлёбе – цыганском, польском, чешском, австро-венгерском. Итак:

«А кто с венгерской немчурой» (!) – исчезает невнятица и все становится на свое место. Приглядевшись в литерам «Ч» и «Н», понимаешь и причину недоразумения (при многократной перепечатке).

Второе недоразумение – эпитет «чалый».

«Утешь меня Шопеном чалым....»

Только расхожее представление, что от нашего прихотливого автора можно ожидать любого немотивированного словоупотребления, могло вынудить читателя смириться с такой строкой.

«Утешь меня Шопеном шалым» (!) – по-настоящему, по-мандельштамовски, звучащая строка. «Шопен шалый» – не только близнец «Шуберта в шубе», но и ёмкая, субъективно оправданная музыкальная характеристика.

И наконец, 

«Парижем мощно-одичалым» (?)

«Мощно-одичалым» – сочетание сомнительное само по себе; такое трудно себе представить. А уж к Парижу это никак не идет, с ним у Мандельштама связаны совершенно иные ассоциации. Знал Мандельштам современную культуру и, конечно, авангардную французскую музыку, о которой здесь идет речь.

– «Парижем модно-одичалым (!)» точно выражает его отношение  и поразительно содержательно.

Все стихотворение в целом становится несколько иным.


                                                     Mikhail Vrubel, "Seated Demon"