А.
К. Толстой. Поэма «Иоанн Дамаскин»
Тропарь
«Какая
сладость в жизни сей
Земной печали непричастна?
Чьё ожиданье не напрасно?
И где счастливый меж людей?
Всё то превратно, всё ничтожно,
Что мы с трудом приобрели, —
Какая слава на земли
Стоит тверда и непреложна?
Всё пепел, призрак, тень и дым,
Исчезнет всё как вихорь пыльный,
И перед смертью мы стоим
И безоружны и бессильны.
Рука могучего слаба,
Ничтожны царские веленья —
Прими усопшего раба,
Господь, в блаженные селенья!
Земной печали непричастна?
Чьё ожиданье не напрасно?
И где счастливый меж людей?
Всё то превратно, всё ничтожно,
Что мы с трудом приобрели, —
Какая слава на земли
Стоит тверда и непреложна?
Всё пепел, призрак, тень и дым,
Исчезнет всё как вихорь пыльный,
И перед смертью мы стоим
И безоружны и бессильны.
Рука могучего слаба,
Ничтожны царские веленья —
Прими усопшего раба,
Господь, в блаженные селенья!
Как ярый
витязь смерть нашла,
Меня как хищник низложила,
Свой зев разинула могила
И всё житейское взяла.
Спасайтесь, сродники и чада,
Из гроба к вам взываю я,
Спасайтесь, братья и друзья,
Да не узрите пламень ада!
Вся жизнь есть царство суеты,
И, дуновенье смерти чуя,
Мы увядаем, как цветы, —
Почто же мы мятемся всуе?
Престолы наши суть гроба,
Чертоги наши — разрушенье, —
Прими усопшего раба,
Господь, в блаженные селенья!
Меня как хищник низложила,
Свой зев разинула могила
И всё житейское взяла.
Спасайтесь, сродники и чада,
Из гроба к вам взываю я,
Спасайтесь, братья и друзья,
Да не узрите пламень ада!
Вся жизнь есть царство суеты,
И, дуновенье смерти чуя,
Мы увядаем, как цветы, —
Почто же мы мятемся всуе?
Престолы наши суть гроба,
Чертоги наши — разрушенье, —
Прими усопшего раба,
Господь, в блаженные селенья!
Средь груды
тлеющих костей
Кто царь? кто раб? судья иль воин?
Кто царства божия достоин?
И кто отверженный злодей?
О братья, где сребро и злато?
Где сонмы многие рабов?
Среди неведомых гробов
Кто есть убогий, кто богатый?
Всё пепел, дым, и пыль, и прах,
Всё призрак, тень и привиденье —
Лишь у тебя на небесах,
Господь, и пристань и спасенье!
Исчезнет всё, что было плоть,
Величье наше будет тленье —
Прими усопшего, Господь,
В твои блаженные селенья!
Кто царь? кто раб? судья иль воин?
Кто царства божия достоин?
И кто отверженный злодей?
О братья, где сребро и злато?
Где сонмы многие рабов?
Среди неведомых гробов
Кто есть убогий, кто богатый?
Всё пепел, дым, и пыль, и прах,
Всё призрак, тень и привиденье —
Лишь у тебя на небесах,
Господь, и пристань и спасенье!
Исчезнет всё, что было плоть,
Величье наше будет тленье —
Прими усопшего, Господь,
В твои блаженные селенья!
И ты,
предстательница всем!
И ты, заступница скорбящим!
К тебе о брате, здесь лежащем,
К тебе, святая, вопием!
Моли божественного сына,
Его, пречистая, моли,
Дабы отживший на земли
Оставил здесь свои кручины!
Всё пепел, прах, и дым, и тень!
О други, призраку не верьте!
Когда дохнёт в нежданный день
Дыханье тлительное смерти,
Мы все поляжем, как хлеба,
Серпом подрезанные в нивах, —
Прими усопшего раба,
Господь, в селениях счастливых!
И ты, заступница скорбящим!
К тебе о брате, здесь лежащем,
К тебе, святая, вопием!
Моли божественного сына,
Его, пречистая, моли,
Дабы отживший на земли
Оставил здесь свои кручины!
Всё пепел, прах, и дым, и тень!
О други, призраку не верьте!
Когда дохнёт в нежданный день
Дыханье тлительное смерти,
Мы все поляжем, как хлеба,
Серпом подрезанные в нивах, —
Прими усопшего раба,
Господь, в селениях счастливых!
Иду в
незнаемый я путь,
Иду меж страха и надежды;
Мой взор угас, остыла грудь,
Не внемлет слух, сомкнуты вежды;
Лежу безгласен, недвижим,
Не слышу братского рыданья,
И от кадила синий дым
Не мне струит благоуханье;
Но вечным сном пока я сплю,
Моя любовь не умирает,
И ею, братья, вас молю,
Да каждый к Господу взывает:
Господь! В тот день, когда труба
Вострубит мира преставление, —
Прими усопшего раба
В твои блаженные селенья!»
Иду меж страха и надежды;
Мой взор угас, остыла грудь,
Не внемлет слух, сомкнуты вежды;
Лежу безгласен, недвижим,
Не слышу братского рыданья,
И от кадила синий дым
Не мне струит благоуханье;
Но вечным сном пока я сплю,
Моя любовь не умирает,
И ею, братья, вас молю,
Да каждый к Господу взывает:
Господь! В тот день, когда труба
Вострубит мира преставление, —
Прими усопшего раба
В твои блаженные селенья!»
(1852)
Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
Aleksei Konstantinovich
Tolstoy
(1817-1875)
Troparion from the
Poem “John Damascene”
What sort of bliss is there in life
That has no truck with earthly grief?
What hoping-waiting is not rife
With vanity, what joy not brief?
All that with toil we have acquired
Is evanescent, fleeting, vain,
What earthly glory stands not mired
In fickleness, in useless strain?
Ashes all is, shade and smoke,
Like clouds of dust life blows away,
While we stand helpless, void of hope
On day of judgment, Death’s dread day.
The mighty hand now limp, despised,
The tsar’s decrees have force no more,
Receive, O Lord, thy thrall demised
Onto Mount Zion’s blessed shore!
A knight on horseback, Death appeared,
And laid me low, ripped me asunder,
The yawning grave before me leered
And swallowed life once wreathed with wonder.
O save yourselves, my kith and kin,
From rot of grave I call to you,
My friends and brothers, eschew sin,
Look not on hell fire’s dire purview!
Vain life too short soon Death devours,
And when we breathe bereavement’s air,
We fade away like withered flowers,
Why thrash and writhe in that dread snare?
Those once enthroned are soon chastised,
Resplendent mansions are no more,
Receive, O Lord, thy thrall demised
Onto Mount Zion’s blessed shore!
Amidst the
heaps of rotting bone
Who’s judge,
who’s serf or king?
Who’s found
a place in heaven’s home,
And who
deserves hell’s baleful sting?
O brothers,
where is silver, gold,
Where
multitudes of chattel, slaves?
Both rich
and poor are as slime mold
Amidst the
scores of nameless graves.
All smoke
and ashes, dust and rot,
Phantasms,
spectres, shades, that’s all,
Alone with God
we dwell unfraught,
On His
celestial blue atoll.
All carnal
flesh will vaporize,
All grandeur
will be nevermore,
Receive, O
Lord, the dead, demised
Onto Mount Zion’s
blessed shore!
And Thou,
who intercedes for all,
Who succors those
in grief and pain,
O Holy
Mother, hear our call,
Please help the
dead who cry in vain.
Theotokos,
to Thy Son pray,
Pray unto
Him, Dei Mater pure,
That he
who’s lived through life’s dismay
Might with
his death his griefs immure.
For all is
ashes, smoke and rot,
O friends,
put not your faith in whimsey.
When that
day comes we’re left not aught,
Death
breathes on flesh gone dry and flimsy.
We’ll all be
mown like fresh-grown wheat,
Cut down,
laid low by sickle’s blade.
Receive, O
Lord, each thrall discrete
To Zion’s precious
promenade!
I tread an
unknown path chagrined,
I walk that wire
twixt fear and hope;
My breast
grown cold, my eyesight dimmed,
I tremble on
that dread tightrope.
I lie
stock-still, my voice a croak,
My brother’s
sobs I cannot hear,
And not for
me the dove-blue smoke
That wafts from
censer past my bier.
But though I
sleep the timeless rest,
My earthly
love will never die,
Please heed,
my brethren, this request,
Lift up to
God your voice on High:
When
mortals, Lord, demoralized,
Hear
trumpets sound the judgment call,
Receive, O
Lord, the dead, demised
Where joy
and rapture conquer all!
“Count Aleksei Tolstoy, a distant cousin of the renowned
novelist and a childhood friend of Tsar Aleksandr II, was a resolute champion
of the freedom of art in a utilitarian age. His poetry is idealistic and full
of joyful vitality. He excelled in the short sentimental lyric, in the
historical ballad, and especially in humorous verse—a field in which he has no
peer among Russian poets. The ‘Troparion’ from his long poem John Damascene
is a paraphrase of parts of the burial service of the Orthodox Church.”
No comments:
Post a Comment