Translation of Poem by Bella Akhmadulina, Белла Ахмадулина, "Опять сентябрь, как тьму времен назад," ONCE MORE SEPTEMBER

 

Белла Ахмадулина
(1937-2010)
 
Опять сентябрь, как тьму времен назад,
и к вечеру мужает юный холод.
Я в таинствах подозреваю сад:
все кажется — там кто-то есть и ходит.
 
Мне не страшней, а только веселей,
что призраком населена округа.
Я в доброте моих осенних дней
ничьи шаги приму за поступь друга.
 
Мне некого спросить: а не пора ль
списать в тетрадь — с последнею росою
траву и воздух, в зримую спираль
закрученный неистовой осою.
 
И вот еще: вниманье чьих очей,
воспринятое некогда луною,
проделало обратный путь лучей
и на земле увиделось со мною?
 
Любой, чье зренье вобрала луна,
свободен с обожаньем иль укором
иных людей, иные времена
оглядывать своим посмертным взором.
 
Не потому ль в сиянье и красе
так мучат нас ее пустые камни?
О, знаю я, кто пристальней, чем все,
ее посеребрил двумя зрачками!
 
Так я сижу, подслушиваю сад,
для вечности в окне оставив щелку.
И Пушкина неотвратимый взгляд
ночь напролет мне припекает щеку.
 
1973

d
 
Literary Translation/Adaptation by U.R. Bowie
 

                             Once More September
 
September once more, as in eons of timeness ago,
and toward twilight jejuneness of cold turns to manliness.
I suspect the dim garden of clandestine schemes on tiptoe,
for it seems someone’s walking there, wreathed in a scantiness.

But I’m not afraid, for I feel exultation
in the fact that these parts give abode to a spectre.
Since I’m steeped in the kind thoughts of my fall elation,
no one’s steps I can take for a benign protector. 
 
Nobody to ask, but could be it’s affirmable;
I’ll write in my notebook: “When dew’s at its driest,
the grasses and air into spirals discernible
are twisted by hornets frenetic and spryest.”
 
And one more thing: by the squinting of whose eyes
is what was apprehended once upon a lunar sea,
made to facilitate the return trip of rays
that on this earth can be seen along with me?
 
Anyone whose gazings have been sucked in by the moon
is free—along with the adoration or admonishment
of other people—upon different times far/soon
to fix his posthumous peering astonishment.
 
Is not that the reason, in their loveliest glints ever glimmering,
the moon’s empty rocks do so agonize us, so torment?
O, I know who leers most intently of all at the shimmering,
who has silvered the moon by the force of two eyeballs’ ferment!
 
So I sit, and I eavesdrop on hush of the garden immensurable, 
leaving eternity one tiny spot through the window to peek,
while Pushkin’s soft gaze, which is ever consoling, inexorable,
all the night through keeps a warm smudge aglow on my cheek.